Моя сестра, которой было шестнадцать в тот год, когда я рожала, решила, что я буду самой злобной свекровью на свете. У нее были основания так считать. Я часто ссорилась с мамой, до хрипоты спорила с отцом, никогда не просила прощения, если не считала себя виноватой. А однажды, когда мне было шесть, за плохое поведение, мама повезла продавать меня на толкучку. Тот вечер запомнился мне, как незапланированная прогулка в темное время суток в необычном месте, на окраине города, рядом с кладбищем. Мне не было страшно, я просто устала бесцельно бродить за мамой, которая не знала, как теперь выйти с достоинством из дурацкой ситуации, в которую вляпалась так неосмотрительно. Она тоже устала и уже не надеялась, что я заплачу, испугаюсь или заговорю с ней первая. Да, дорогая моя, любимая, наивная мамочка, дочурка досталась тебе с характером.
Я всегда была решительно настроена на борьбу за справедливость (на черта она мне сдалась с самого раннего детства?), а младшая сестра была закоренелой конформисткой. Так вот, однажды она сильно удивилась, когда услышала по телефону мой разговор с Ирочкой, второй по счету девушкой моего сына, с которой он расстался накануне. Горе ее было беспредельно. Девочка заливалась такими ручьями, что гигантская упаковка бумажных носовых платков, без больших потерь пережившая мое собственное расставание с третьим мужем, закончилась за два дня. Ирочка приходила ко мне и. если меня не было дома, она садилась на ступеньку перед подъездом и тихо ждала, продолжая ронять слезы на тротуар.
Я выгуливала ее в парке, гладила по голове и ужасно жалела. Я прижимала ее к себе, стараясь унять хоть немного боль, раздирающую ее сердечко, иногда плакала вместе с ней, и понимала, что их отношения закончены, и сделать для нее я могу только то, что помогу хоть немного справиться с этим расставанием. В какой-то момент я заметила, что дни идут, а ничего не сдвигается в сторону улучшения, и поняла, что любым способом надо отвлечь ее от этой темы. Первое, что мне приходит в голову, когда кто-то слишком долго страдает, это предложить человеку представить себя вьетнамцем на сборе урожая риса ручным способом, по колено в болоте и облепленным пиявками. Хорошо помогает людям с развитой фантазией. Здесь, однако, воображаемой картинки было мало и необходимо было действие не виртуальное, а самое что-ни-на-есть, физическое.
– Знаю, что надо делать, – я развернула к себе худенькие и ужасно беспомощные плечики. – Тебе нужно прыгнуть с парашютом.
– Ляля! Ну что ты придумала, мне жить не хочется, какой еще парашют? Ни за что не стану прыгать.
– А что тебе бояться, раз уж жить все равно не хочется? Самое время для экстремальных развлечений.
Ирочка укоризненно посмотрела на меня.
– Твой сын козел, а ты меня не жалеешь, а его не ругаешь. Хочешь, чтоб я грохнулась с неба и перестала всех мучить? Злая ты, Ляля, злая свекровь.
Догадывалась ли Ирочка посчитать, скольким мальчикам она уже успела разбить сердце и сколько таких еще впереди? Хорошо было спросить ее, станет ли она продолжать отношения с парнем, если потеряет к нему интерес, или заинтересуется другим… Вопрос, конечно, полезный. Только несвоевременный. В этот момент она нуждалась в скорой помощи, а не размышлениях о правах других людей на свободу выбора.
Кто-то может просто сочувствовать, лично мне этого мало. Мне обязательно нужно придумать выход. Помощь должна быть эффективной. Даже можно крупными буквами, чтоб заметнее было: ПОМОЩЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ЭФФЕКТИВНОЙ.
Где-то далеко стрекотала травокосильная машинка, а запах свежескошенной травы был прямо здесь. Резкий, вкусный и бодрящий. Ирочке было все равно. Она шла, уныло передвигая ноги, и три тысячи пятнадцатый раз повторяла про себя абсолютно бесполезный в данной ситуации вопрос «Как он мог так со мной поступить?»
– Знаешь, что, Ирочка, а подумай ты, кому сейчас хуже, чем тебе, гораздо хуже, и иди, пообщайся с этим человеком.
– Где же я найду такого? – Недоуменно посмотрела на меня Ирочка. Ну, и правда, в восемнадцать лет разве можно представить что-то трагичнее, чем расставание с любимым мальчиком?
– Могу подсказать. Если поработаешь в хосписе недельку, сразу все поймешь, что такое хорошо, и что такое плохо. И кому на самом деле плохо. И дело даже не в том, чтобы убедиться, что кому-то еще хуже, чем тебе, а скорее в том, чтобы ощутить свою необходимость. Что ты очень сильно кому-то нужна, что твое внимание и помощь бесценны, по-настоящему.
Ирочка икнула, в свои восемнадцать она знала, что такое раковые больные. Ее дедушка, душа и любимец всей семьи недавно прошел третий курс химиотерапии. Ирочка ничего не ответила, но шаг стал потверже и уже через полчаса, прощаясь у моего подъезда, мы о чем-то смеялись и Ирочкины щечки порозовели. Я смотрела на нее и понимала, что это у нее ненадолго, что как только она окажется одна, ей опять станет страшно, и непонятно, и больно, и от жалости к этой девочке у меня все ныло внутри. Я дала ей столько внимания, сколько могла, а справляться с горем ей все равно придется в одиночку. Я так сильно любила и жалела ее в тот момент, что готова была удочерить, хотя бы на время, раз общение со мной давало ей какое-то облегчение, но беря во внимание тот факт, что страдает она из-за расставания с моим сыном, дальше развивать эту тему было бессмысленно.
