Продукт профессорского ума – это идеи и смыслы, теории и концепции. Но вот в чем вопрос: способен ли профессор, человек знаний, повлиять на мир, на изменения его, на политические решения лидеров?
Весной 1983 года профессор Георгий Арбатов, он же академик, директор Института США и Канады Академии наук СССР, пишет очередную аналитическую записку главе Советского Союза Юрию Андропову, где ставит вопрос о свободах для интеллигенции, о необходимости внимать ее рекомендациям, и получает жесткий ответ: «Ваши подобные записки помощи мне не оказывают. Они бесфактурны, нервозны и, что самое главное, не позволяют делать правильных практических выводов».
Вряд ли стоит считать записки Арбатова, имевшего тогда немало сторонников в научной среде, результатом некоего профессорского «заговора», не воспринятого Андроповым. Ответ главы государства более всего показал весь трагикомизм ситуации, созданной академиком: «Я, академик, профессор, атакую власть записками, а она их отвергает?!»
Но если расстаться с комической стороной уязвленного профессорского самолюбия, то в чем же настоящая трагедия профессора, когда она случается? Пожалуй, лучше всего ее объяснил Антон Павлович Чехов в своей повести «Скучная история», сделав это в форме некоего признания от имени весьма заслуженного профессора: «Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или богом живого человека. А коли этого нет, то, значит, нет и ничего». То есть нет и меня.
Чехов даже не пытается пожалеть профессора, переживающего эту трагедию, вкладывая в его уста горький вердикт прожитому: «Отсутствие того, что товарищи-философы называют общей идеей, я заметил в себе только незадолго перед смертью, на закате своих дней».
Выходит, что без внутренней «общей идеи», без смысла, без позиции – нет профессора. Поэтому в заговорщики идут только те профессора, что нашли в себе эту внутреннюю идею, ставшую богом для них.
Ибо что есть «заговор» научный, «профессорский», как некое условное понятие? Это явное или тайное соглашение профессора с самим собой или со своими коллегами о поиске идеи для экспансии или сопротивления, для концепции изменения страны и общества, а то и мира. Соглашение, имеющее вдохновляющую интеллектуальную силу. А сила эта не взойдет, если у заговорщиков не будет идеи своего личного «я», ставшей «богом живущего человека».
Но почему «заговор», а не конференция, не симпозиум, не саммит профессоров? Вероятно, потому, что «заговор» – это все же некий нравственный договор, пусть не оформленный письменно, пусть даже договор с самим собой, но обязывающий найти смыслы, создать стоящую концепцию во имя определенной цели, как правило, имеющей крупных, серьезных, активно сопротивляющихся оппонентов.
И все же может ли профессор влиять на мир, на власть, на лидеров? История говорит, что может, если мысль действительно интеллектуально сильна, если способна стать идеологией экспансии и сопротивления, идеологией национального развития.
И как здесь не вспомнить о предтече, о пионерах экспансии и сопротивления, чьи замыслы и по прошествии десятилетий – ценность для современников.
Не будем затрагивать профессорский «заговор», связанный с выпуском в 1909 году сборника научных статей о русской интеллигенции «Вехи», так же как и с выходом через год сборника «АнтиВехи». А начнем с Гражданской войны в России, разгоревшейся с мая 1918 года.
Тогда профессор Томаш Масарик выступил организатором этой войны, употребив для того всю мощь своего интеллекта, оставаясь внутренне убежденным в правильности своего договора с самим собой. Так возник первый единоличный профессорский заговор против советской России. И в это же время в Петрограде и Москве рождается подпольный «Национальный центр», ядро которого – профессора. Они готовят программу экономического возрождения России, ожидая взятия Москвы генералом Деникиным.
Большевики удержались. Ленин начинает проект новой экономической политики, в каких-то линиях сопрягаемый с профессорским проектом «Национального центра». И здесь бывший глава пресс-службы «верховного правителя России» адмирала Колчака профессор Николай Устрялов со товарищами создает концепцию «сменовеховства», которая задевает Ленина, и заговор «сменовеховцев» из его уст получает название «устряловщина». А потом Устрялов вступает в сговор с евразийцами и создает концепцию продвижения евразийства в СССР, вдохновение которому задает искусство русского авангарда.
А авторитетные и известные профессора-экономисты Александр Чаянов и Николай Кондратьев, которых советская контрразведка пыталась «привязать» к мнимой трудовой крестьянской партии, имели свой «заговор» с «правыми» в большевистском руководстве в лице Николая Бухарина и Алексея Рыкова, а вне страны – с Сергеем Масловым, лидером зарубежной крестьянской партии.
Профессор Сергей Мельгунов, заговорщик со стажем, создает концепцию «красного террора», вылившуюся в занимательный труд, насыщенный публицистикой факта и легенд. Этот труд проложил дорогу Александру Солженицыну с его «Архипелагом ГУЛАГ».
