До половины дня… Да, нет не до половины, больше, часов до четырех Тюленев наслаждался сытостью. Потом он стал от нее страдать. Ну, страдать – это, пожалуй, сильно сказано… Скорее, недомогать, томиться… Скучать… Да, скучать. Стал скучать от сытости. Все же зашел в кафе. Съел половину хачапури с сыром, над второй половиной задумался.
Вспомнил почему-то как он в первый раз в жизни попробовал эту самую штуку, которая называется хачапури с сыром…
Это было в Ленинграде, в Питере. Были белые ночи…
Почему-то (собственно, понятно почему) когда Питер назывался Ленинградом, его принято было называть Питером, теперь, когда его снова провозгласили Санкт-Петербургом, понятней стало имя Ленинград… Тем более, с Лениным (с Лысым) имя города давно уже потеряло всякую связь…
Да, и что, в сущности, теперь Ленин?
Просто исторический персонаж. Где-то на полпути от Герострата до Наполеона… Первого ли? Третьего ли?..
А для кого-то и теперь идол (идеал) или пугало… Что, на самом, деле одно и то же…
Да, и не в Питере это было… В Разливе. То есть, в Питере-Ленинграде хачапури с сыром куплено было, а попробовано уже в Разливе, после купания и плавания в веселой зеленоватой воде…
В том самом Разливе, где пресловутый лысый Ленин в легендарном шалаше прятался от властей в качестве иностранного агента- шпиона…
Кафе было «летнее», и, хотя была уже осень, столики стояли на улице. У входа висело объявление, отпечатанное на принтере:
«На територии кофе жевотных кармить заприщаеться»
На невысокой каменной оградке лежала большая серая кошка. Другая, подобная ей, чуть поменьше ростом, ходила между столиков.
Тюленев позвал ее и стал понемногу давать кусочки оставшейся половины хачапури. Кошка кушала. Появилась кафешница, стала над Тюленевым:
– Вы что? Читать не умеете? Написано ведь: «Животных не кормить!»
– Да, я животных и не кормлю…
– А это что такое?.. Брысь!
Тюленев хотел задержать кошку, но она сделала вид, что испугалась и ушла.
А Тюленев продолжал свое:
– Да, разве это животное?.. Это кошка.
В самом деле! Разве кошка – животное?
Животные это – собака, лошадь, корова, корова, свинья, я, лягушка… Мышь, черепаха, верблюд… Змея, наконец… А кошка это совсем другое. Кошка, она и есть кошка…
2
На литургии Тюленев неодолимо дремал. Ночью он не больше получаса спал: «Думал».
И теперь в голову ему проникали всякие ненужные, глупые мысли.
Впереди, вправо стоял высокий плотный мужик в джинсах. Слева – тоже в джинсах, и еще в джинсах…
Пели «Святый Боже…», а Тюленев «думал» (невольно, конечно, просто всякая ненужная и несвоевременная чепуха неодолимо лезла в голову): «Да… Одежда много говорит о человеке… Теперь, когда всяких тряпок полно, и никакого дефицита нет, все нормальные люди ходят непременно в джинсах… Разве может в наше время нормальный человек другие штаны носить… Джинсы выдумали в Америке…»
Во время Херувимской Тюленев строил планы на будущее…
Дальше – хуже… Он думал, какой он хороший, и какие все вокруг хорошие, и как ему трудно живется… И всем тоже…
Тюленев то боролся с этой залезающей в голову несвоевременной чепухой, то забывал бороться, полузасыпая… И все равно было хорошо, радостно: Храм, служба, литургия…
Строй церковной службы все же пробивался сквозь бред…
«А как теперь устроена вентиляция в Соборе?.. Храм-то летний, но служат ведь и зимой?..»
Все же удивительно и даже пугает: такие недлинные вроде молитвы, а сколько чужого и ненужного, сколько разных, длинных самолюбивых и не слишком умных мыслей успевают пронестись в голове, пока их читают… И даже если сам про себя за хором слова повторяешь, и даже если со всеми поешь…
И все равно, Слава Богу!.. Все хорошо… А это…
А это всегда одно: «или стоящу ми на молитве ум мой о лукавствии мира сего подвижеся…»
3
Вечером ужасно захотелось вдруг пить и гулять.
Знал, конечно, не стоило, но ужасно захотелось. Тем более, дождь шел, и густой туман стоял над выпавшим минувшей ночью первым снегом, который теперь таял. Самое время пить и гулять.
… И встретить ту женщину, большую и прекрасную, похожую на крокодилу. На добрую крокодилку из детской сказки… М. б., на ту самую плачущую по потерявшемся в Питере муже крокодилицу из страшной сказки К. Чуковского… М. б., на ее сестру… На младшую сестру, разумеется.
… Ну, и что, что она хищная… Зато добрая. Тем более, я и сам зверь…
Не случилось. Помешали. Позвонили по телефону. Пришлось долго разговаривать, потом самому звонить… И такая дребедень была до самой ночи.
4
Добрую крокодильскую самку он встретил на другой день. Только никакого не было желания пить и гулять. Было состояние трезвости, ясности…
То есть, никакой, конечно, трезвости и ясности не было, а прямо наоборот: было торжество целеустремленности, многозаботности и всяческой суеты.
А она была красивая… Большая… Правда, в очках… Ну, и что, что в очках. Зато добрая… Ну, не очень молодая… Так я ведь и сам не очень… А она уж, во всяком случае, моложе меня…
Схватить бы ее, обнять бы ее…
Куды там… Нельзя… Нет… Люди кругом… Не поймут…
А что-то говорить, что-то объяснять, ухаживать… Говорить…
Нет. Разговаривать Тюленев не мог. Не умел, не любил. Ни сил для этого не было, ни времени. Говорить… Нет. Что угодно, только не это. Только не говорить… Говорить – это непосильно… Трудней, может быть, только слушать…