Каждый раз, глядя в небо, он не замечал ход времени. Глубокая синяя даль, словно тихая лазурная гавань над головой, разрасталась в его сознании до размеров вселенной. Стоило лишь посмотреть вверх, затаив дыхание, и он невольно отдавал себя во власть воспоминаний. Бездонная вечность, цвета индиго, в ней прошлое уже не казалось ему столь далеким и необозримым, оно оживало, рождалось заново, наполнялось давно забытыми красками, чувствами и эмоциями. И погружаясь все глубже в пучину воспоминаний, он осознавал, что возвращается во времена слез и печали, но уже не мог заставить себя остановиться. Он никогда не мог осилить эти приливы грусти, что мощными волнами разбивались о скалы памяти, разрушая монолиты из застывших грез.
Вглядываясь в светло-синюю бездну, плывущую за окном автобуса, Ярослав вспоминал свою мать. У нее были точно такие же глаза, цвета сегодняшнего неба. Яркие, блестящие в свете солнца, чистые и полные доброты. Он смотрел на далекие белоснежные облака в небесном океане и вспоминал те дни, что проводил у изголовья ее постели, вспоминал ее измученную, но красивую улыбку, ее светло-русые волосы, небрежно разбросанные по подушке, ее голос, искаженный хрипотой из-за частого кашля, но все еще звонкий, словно весенний ручей. Каждый раз, глядя в облака, он видел ее бледное лицо, будто в тумане, больше похожее на восковую маску, и голубое море ее печальных глаз. Ей было тридцать четыре. С тех пор прошло уже пятнадцать лет, но она так и не стала старше. Рак легких, совсем не типичный диагноз для молодой женщины, ведущей здоровый образ жизни, но смерть руководствуется совсем иными, одной ей понятными правилами, выбирая своих жертв. Ярославу тогда было одиннадцать лет и он мало что помнил о ней. Лишь эти смутные образы, словно клочья разорванных старых фотографий вновь и вновь всплывали на поверхность сознания, вызывая слезы. Так странно… Время стирает из памяти практически всё – зрительные, слуховые и тактильные ощущения, но есть то, что не поддается никакому влиянию времени, оно может хранится в памяти долгие годы и от него очень тяжело избавиться. Это чувства. Стоило Ярославу попытаться вспомнить маму и первое, что возникало в его памяти – чувства, что он испытывал, находясь рядом с ней. Ярослав уже вряд ли бы вспомнил все черты ее лица, ее походку, нравы и привычки, но он ясно и точно смог бы описать свои чувства к ней. Будто они возникли не в глубинах мозга, посредством электрохимических реакций, а где-то совсем в ином месте, откуда ничего не исчезает, где эти чувства бережно хранятся в первозданном виде, где им не страшна вековая пыль прожитых лет. Ярослав любил свою мать. Это была еще та детская наивная любовь, больше похожая на безусловный рефлекс, но оттого не менее искренняя. Он помнил, как грустил, помнил, как плакал и не мог поверить, что больше никогда ее не увидит. Воспоминания об этих чувствах рисовали в памяти облик женщины на больничной койке, множество проводов и трубочек, подсоединенных к ее исхудалому телу и тихий писк, отбивающий ритм сердцебиения и он, еще совсем мальчишка, стоящий рядом с ней, держа в ослабевшей руке букет цветов. Эта сцена, единственное яркое воспоминание о тех днях, возникала только тогда, когда Ярослав поднимал глаза к небу.
– Очнись, мечтатель, – женский голос вырвал его из цепких объятий ностальгии.
Марина, обладательница густых ярко-рыжих волос и веснушек на щеках сидела рядом с ним на соседнем сидении. Она ловко вертела длинным шнуром наушников, сворачивая их в замысловатый узел. Пытаясь скоротать время поездки, она отдавалась наплыву лирических ритмов современной поп-музыки и была немного расстроена, что дорога оказалась короче, чем ее любимый плэйлист.
– Приехали, – добавила она, слегка подтолкнув Ярослава к выходу. – Пойдем, скоро начнется веселье.
Усилием воли он отогнал наплыв печальных воспоминаний о прошлом и заставил себя вернуться в реальность. За пыльным окном автобуса высились исполинские кованые ворота с острыми кольями по верхушкам, выкрашенные в мертвенно-бледные цвета. Они напоминали врата в потусторонний мир, от одного взгляда на них к сердцу подступала смутная тревога. Кирпичный забор, втрое выше человеческого роста, казался неприступным оборонным строением средневековой крепости. Выполнен из темно-серого кирпича с отбитой по углам штукатуркой, ему было не менее полувека. За кирпичной границей виднелось широкое здание бурого оттенка с множеством пристроек и образовавшихся в следствии этого закрытых площадок.
Едва ступив на каменную дорожку, ведущую к воротам, Ярослав попал под гнет жаркого весеннего воздуха, разогретого полуденным солнцем до температуры плавления асфальта. Марина вышла вслед за ним, поправляя лямки небольшого рюкзачка, повисшего на ее щуплых плечах, как капля утренней росы на цветочных лепестках. Марина всегда отдавала предпочтение рюкзакам, в противовес женским сумочкам. Этакое бессознательное проявление набирающего обороты феминизма. Ярослав мял в руках пластиковую папку для бумаг, она казалась ему более практичным аксессуаром, под стать его будущей профессии. Вслед за Мариной из салона автобуса появились двое: невысокий короткостриженый парень в круглых очках с толстыми линзами, что раза в два увеличивали размер глаз, делая его похожим на классического марсианина из старых фантастических фильмов – Егор, один из лучших студентов психологического факультета, всегда серьезный и неразговорчивый. И полная ему противоположность – Максим, парень крупного телосложения, больше подходящего для участия в соревнованиях по греко-римской борьбе или тяжелой атлетике. Максим напоминал собой молодого буйвола, который в силу своей глупости забрел в аудиторию университета и уже пятый год не может понять, как ему выбраться. Он дожил до последнего курса, никогда не покидая списков претендентов на отчисление, и скорее всего не меньше куратора удивлялся, как ему это удалось.
