— Сегодня мы устроим пир горой, пригласим гостей заморских да знатных, — молвит мне мой дядюшка, князь Владимир Красно Солнышко.
— Почто, дядюшка? — спрашиваю его, а у самой сердечко так и обмирает.
Ведает оно, за каким лихом он всё это затеял.
— А чтобы сыскать тебе мужа хорошего, племянница моя ненаглядная, Забавушка. Хорошего да богатого, — подходит ко мне мой дядя, нежно лелеет да голубит меня по щёчке румяной.
Вспыхиваю я вся огнём жарким от ласк его смущаясь.
— Будешь ты при муже жить да поживать, — берёт он моё лицо в свои ручки белые, поднимает его вверх да смотрит свои соколиным взором в глазоньки мои лазоревые. — Будешь под присмотром да под охраною у него, моя Забавушка, — прижимает он меня к себе, к сердцу буйному, да только чую я, что не по-отечески он меня опекает да выговаривает.
Сердце его ретивое стучит под золотом расшитым кафтаном шёлковым с соболиной оторочкою, губы его сладкие да алые близёхонько ко мне, так и тянутся поцеловать мои уста сахарные.
Нету сил и мочи мне сопротивляться князю знатному да могучему, ножки мои подкосились, рученьки опустились, сердце в груди так и замерло. Как птичка в клетке притаилось.
А мой дядя Владимир, сводный брат батюшки моего покойного, шепчет мне речи жаркие прямо в ушко, речи жаркие да непристойные:
— Знай, Забавушка, что мила ты мне и дорога, с первых дней как я тебя увидал. Хоть и племянница ты мне по брату, да хоть великую ты во мне пробудила, девонька. На старости лет сердечко моё взыгралось ретивое. Не могу с тобой быть вместе на виду у народа честного, будешь ты моей навек при муже живом, — соблазняет меня и речи такие паскудные ведёт, прижимает меня к груди своей могучей.
Трепыхаюсь я как синичка в лапах у лиса, да нету силы у меня супротив дядиных объятий стальных да булатных.
— Сыщу мужа тебе богатого, да дряхлого. Дряхлого и немощного, чтобы уд его был слаб и бессилен, — шепчет страстно мне свой грех в ушки дядюшка. — Будешь ты с ним жить-поживать, бед не знать, как у Христа за пазухой, а я буду твоим тайным мужем и полюбовником.
Чую я, как хоть в моём дядюшке великая поднимается, обуяли меня страх и робость перед ним. Дрожь все мои чресла охватила, понимаю я, что ждёт меня беда неминучая.
Беда девичья да бесчестье великое.
— Сыграем тебе свадьбу весёлую да богатую, — сладкие речи так и льются из уст его поганых, уст змеиных. — Ни в чём нужды знать не будешь. Сошьём тебе платье да сарафан тонкого шёлка и парчи, кокошник с каменьями драгоценными справим, только выбери себе мужа по душе.
— Из кого же мне выбирать, дядюшка?! — вскрикиваю я в сердцах, не удержавшись.
— Да хоть краля французского Пипина Короткого бери себе в мужья, — молвит искуситель мой. — В молодости, говаривают, был он горяч да могуч, но под старость лет совсем его хворь хранцузская сгубила, немощен он мудями своими, да со мной зело породниться хочет.
— Дядюшка мой дорогой, не губи ты меня, — слёзки жемчугом из очей моих капают, прямо на кафтан его багряный. — Не хочу в расцвете лет с дряхлым стариком постель стелить! Пожалей ты годы мои младые, — плачу я, рыдаю, сердце его похотливое разжалобить хочу.
— Так зачем тебе с ним постель делить, моя голубка? — гладит он мои косы русые. — Я с тобой каждую ночь возлежать буду, останетесь жить в моём тереме высоком. Пока не наиграюсь я не натешусь с тобой вдосталь. Приданого за тобой десять сундуков злата отсыплю. Поедешь в град Париж хранцузской королевою, — молвит он речи такие льстивые, а глаза у самого сверкают и блестят от похоти великой.
— Только ты со мной дядюшка недолго потешишься, немного поиграешься, а мне век свой потом коротать девичий в землях далёких да со стариком дряхлым и больным, — плачу я, слезами заливаюсь, на колени пред князем падаю, оземь челом бьюсь.
— Что ж, не желаешь со стариком дряхлым, выбирай себе принца молодого, да ретивого, — соглашается мой дядюшка.
И надежда, как огонёк лучины, в моей груди пылать начинает.
— Принц фландрийский и хорош собой, и телом могуч, борода вороная, очи — что звёзды твои яркие на небе пылают, — речь свою ведёт мой дядюшка.
Да только чую я, что есть подвох. Не отдаст он меня молодому да пригожему без потаённого умысла. Раз себе меня желает сохранить для утех царских ночных и забав княжеских.
— Только люди говаривают, до содомского греха он падок, — что песнь поёт, соловьём заливается дядя мой Владимир с ухмылкою весёлой и лукавой на устах. — Не девы красные по сердцу ему, а молодцы младые да пригожие, — поднимает он меня с колен на ножки белые. — Ты при нём и при муже будешь, и в полной сохранности для меня, — не таит он радости своей потаённой.
— Так зачем ему жену себе тогда искать в землях наших?! — восклицаю я, не удержавшись.
— Потому, моя Забавушка, моя любушка ненаглядная, сердечко моё ненасытное, что ни один молодец, каким бы пригожим да ретивым он не был, ни один петушок, как бы он не кукарекал, бремени не понесёт, да яичка не снесёт! — смеётся во весь голос, не тая веселья своего, князь Владимир. — Так что по любому быть тебе моей, девонька. Не противься воли моей и желанию великому, и смирись, моя красавица, — снова подступает ко мне дядюшка, снова стан мой гибкий к своей груди могучей прижимает, шепчет жарко мне: — Готовь свадебку да фату свою девичью, Забавушка. Суждено её мне порвать первому, первым отворить и войти в твои врата девичьи…
