«Сапоги не нужны?»
Под лестницей на журфаке в облаках чужого дыма мы говорили о Курте Кобейне и его отношениях с миром, о других, таких же как он, ушедших в небытие 27-летними – Морисоне, Хендриксе, Джоплин (хотя начинать было бы лучше с Лермонтова). Удивительно, ведь тогда мы рассуждали о тех, кто был значительно старше нас. Наши поцелуи в пустых аудиториях, разговоры обо всем на свете под строгим оком Михаила Васильевича на балюстраде, прогулки по старому Старому Арбату (новый Старый мне нравится меньше) – в этом всегда было так мало от реальности, что чудеса нас находили сами. Ну как забыть этого чудака, что своим громогласным «Са-са-сапоги не нужны?» невольно вырвал тебя из моих объятий. В руках он, действительно, держал пару сапог. Или как, отмечая твое 20-тилетие, мы случайно забрели на выставку картин, познакомились с колоритным грузинским художником и весь вечер пили с ним вино. А вальс на Красной Площади в 4 часа ночи. Но прежде хочу признаться: то, что я, закомплексованный юноша, оказался по колено в фонтане – уже чудо, сотворенное тобой, разумеется. Одни только воспоминания о нашем студенчестве как волны – попадаешь на одну и тебя тут же подхватывает следующая: вот мы на Софринском холме; на развалинах ещё вновь не отстроенного Царицыно; вот уже сидим у стены Кремля, откуда открывается прекрасный вид на Храм Христа Спасителя (в конце концов, нас попросит оттуда бдительный кентавр в полицейской форме); вот ты одетая под Аврил Лавин, совсем еще девочка, обнимаешь меня, играет что-то попсовое, люди выплескивают вовне свой пот, смешанный с запахом дорогих и не очень духов, но всё это только фон; а вот мы снова в социуме и в то же время совсем вдвоём, смотрим, как братья из «Агаты Кристи» заставляют пространство менять свою форму.
***
Пусть скользит по асфальта изгибам
Луч полночный разорванной лентой.
Мир исполнен движения силы,
Безграничной, но переменной.
Расскажи мне о днях уходящих,
О Всевышнего звездных широтах,
Непролазной забвения чаще,
Что встречается на поворотах.
Пусть сияют вселенной светила
Млечной тайной любимого взгляда.
Расскажи о прекрасном, незримом
За пределом дорожного ската.
«Межзвёздные путешествия»
Любовь – это странный способ взаимодействия со временем, это приятие будущего, прошлого и настоящего как константы. Наш первый поцелуй у ныне снесенного «Ориона» – это то, что происходит прямо сейчас, так же как и путешествие по морщинам, который писатель и его герой совершают одновременно, также как и маленькая фея, живущая и в матери, и в дочери. Я часто думаю, преодолеют ли когда-нибудь люди расстояние от одной звезды до другой. Ведь до ближайших альфа- и бета-центавра 4 световых года. А некоторые галактики находятся невообразимо далеко – за миллиарды парсек от нас. Будешь долго считать нули и всё равно ничего не поймешь. И здесь у меня есть теория, которую словами выразить непросто, но всё же попробую. Любовь делает недосягаемое близким. Только она. И однажды, верю, найдется гений, что докажет: до каждого объекта во вселенной можно дотянуться, быстро и легко, без реактивных или каких бы то ни было иных двигателей. Также дело обстоит и с хроносом. Почему у Бога нет начала и конца? Потому что он, воплощение любви, он одновременно присутствует в каждой точке пространства и времени. А мы, хоть и редко задумываемся об этом, его дети. Мы всегда молоды, и всегда стары, мы рождаемся и умираем одновременно и уже поэтому вечны. «18 и 68» писала ты в своём рассказе. Так и есть – всё это условность, перевёртыш, игра в цифры, которую мы так любим. Это как в катрене Блока «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». Когда мне было 18, я, подражая гению, разумеется, безуспешно, писал тебе:
«Старый фонарь»
Вновь за окном одиноко сутулится
Друг мой – погасший фонарь,
Белые хлопья над темною улицей
Холод сжимает в хрусталь.
Взглядом вожу по небесным окраинам
Мрак и бездонная тишь.
Сядь у камина, у жаркого пламени
И обогрейся, малыш.
Спрячь в одеяло пуховое голову,
К мягкой подушке прильни,
Скоро уснешь и увидишь над городом
Снежное танго зимы.
«Рим»
О вечном думаешь не так часто: иногда по ночам, когда не спится несмотря на ежедневные недосыпы, чаще – во время пауз (каникулы, праздники), но бывает, что поднимаешься над собой, прикасаясь к чему-то прекрасному. Таким был весь наш Рим. Руины кровожадного Колизея, бывший языческий храм Палантин, что стал христианской святыней, древние камни и фонтаны – вода, вены города, созданные еще до рождества Христова. Такой была и Петрова via Appia, пустынная, раскаленная, как наши поцелуи. Таким было и Позитано, разноцветная лестница домов, соединившая горы и море, и терасса, больше похожая на портал в Рай. А помнишь звук воды в гротах, куда мы заплывали? Когда открываешь бутылку с шампанским, слышишь нечто подобное. И дикий пляж, где мы аль-натюрель (слово украдено из интервью Любимова), прятались от посторонних глаз. Все мы потомки Адама и Евы. Но именно там, среди этой grande bellezza особенно ясно осознаешь, что потеряло человечество после грехопадения.
