Тара Кортни не надевала белого со дня свадьбы. Ее любимым цветом был зеленый, потому что он лучше всего оттенял ее густые каштановые волосы.
Однако белое платье, которое она надела сегодня, заставляло ее снова почувствовать себя невестой, трепетной и слегка испуганной, но исполненной радости и глубокой серьезности. Манжеты платья и его высокий ворот украсили кружева цвета слоновой кости, и Тара расчесывала волосы до тех пор, пока они не заиграли рубиновыми бликами в ярком свете кейптаунского солнца. Волнение вызвало румянец на ее щеках, и, хотя Тара выносила уже четверых детей, талия у нее оставалась тонкой, как у девушки. Поэтому широкий черный траурный шарф, перекинутый через одно плечо, выглядел более чем неуместным: юность и красота в убранстве скорби. Несмотря на смятение, она стояла молча и неподвижно, сложив перед собой руки и склонив голову.
Без малого пятьдесят женщин, одетых в белое, с такими же черными траурными шарфами, выстроились в ряд. Тара была одной из них. Женщины стояли на тщательно отмеренном расстоянии друг от друга вдоль тротуара напротив главного входа в здание парламента Южно-Африканского Союза.
Почти все они были молодыми дамами из круга Тары, богатыми, привилегированными и скучающими оттого, что жизнь текла мимо, ничего не требуя от них. Многие присоединились к протесту просто ради небольшого эмоционального всплеска, бросая вызов установленной власти и возмущая равных им. Иные стремились вернуть внимание своих мужей, которое угасало после первого десятка лет брака, когда мужчины начинали куда больше интересоваться бизнесом или гольфом и прочими внебрачными делами. Однако у движения имелось твердое ядро, состоявшее в основном из женщин постарше, но включавшее и нескольких дам помоложе вроде Тары и Молли Бродхерст. Ими двигало только отвращение к несправедливости. Тара пыталась выразить свои чувства этим утром на пресс-конференции, когда женщина-репортер из газеты «Кейп Аргус» резко спросила у нее: «Почему вы этим занимаетесь, миссис Кортни?» – а она ответила: «Потому что мне не нравятся тираны и претит мошенничество». И ее мнение теперь частично оправдывалось.
– А вот и большой злой волк явился, – негромко сказала женщина, стоявшая в пяти шагах справа от Тары. – Держитесь, девочки!
Молли Бродхерст была одной из основательниц «Черных шарфов» – маленькая решительная женщина слегка за тридцать, которой Тара искренне восхищалась и старалась подражать.
Черный «шевроле» с правительственными номерами остановился на углу Парламентской площади, и на тротуар вышли четверо. Один из них был полицейским фотографом, и он тут же принялся за работу: быстро шагая вдоль ряда женщин в белом и черном, фотографировал каждую камерой «Хассельблад». За ним следовали двое с блокнотами. Хотя они были одеты в плохо сшитые темные костюмы, тяжелые черные ботинки выдавали в них полицейских, к тому же эти мужчины вели себя бесцеремонно и деловито. Они обошли шеренгу протестующих и записали имя и адрес каждой участницы акции. Тара, которая схватывала все на лету и уже могла считать себя кем-то вроде эксперта, предположила, что это, скорее всего, сержанты полиции безопасности, но вот четвертого мужчину она, как и большинство женщин, знала и по имени, и в лицо.
Он был одет в светло-серый летний костюм с простым темно-бордовым галстуком; коричневые ботинки и серая фетровая шляпа завершали ансамбль. Несмотря на средний рост и непримечательные черты лица, улыбка у него была широкой и дружелюбной, и он приподнял шляпу, поравнявшись с Молли:
– С добрым утром, миссис Бродхерст. Вы рановато. Процессия появится не раньше чем через час.
– А вы собираетесь сегодня снова нас арестовать, инспектор? – ядовитым тоном поинтересовалась Молли.
– Боже упаси! – Инспектор вскинул брови. – Это свободная страна, знаете ли.
– Вы уже меня дурачили.
– Ах, непослушная миссис Бродхерст! – Инспектор покачал головой. – Вы пытаетесь меня спровоцировать!
Его английский был безупречен, в нем слышался лишь едва заметный акцент африкаанса.
– Нет, инспектор. Мы возражаем против вопиющих махинаций при выборах этого порочного правительства, против искажения закона и лишения основных человеческих прав большинства жителей Южной Африки просто на основании цвета их кожи.
– Мне кажется, миссис Бродхерст, вы повторяетесь. Вы уже говорили мне все это при нашей прошлой встрече. – Инспектор усмехнулся. – Потом вы потребуете, чтобы я снова вас арестовал. Но давайте не будем портить нынешнее грандиозное событие…
– Открытие этого парламента, посвященное беззаконию и угнетению, является поводом для скорби, а не для празднования.
Инспектор коснулся полей своей шляпы, но под его внешне легкомысленными манерами крылось искреннее уважение и, возможно, даже некоторое восхищение.
