Водителя отпустил, не доезжая поместья, и дальше пошел пешком, рассматривая дом на берегу. Родители гордились им по праву: трехэтажное здание с колоннами и широкой парадной лестницей впечатляло. Родовое гнездо семьи. Я не был здесь много лет.
Прошел по дорожке между аккуратно подстриженным кустарником, остановился у ворот. Охранник выскочил, и его эмоции были написаны на лице. Пренебрежение к пешему путнику, что стоит у ограды богатого дома, потом узнавание, изумление и страх.
— Господин? — выдавил он, пятясь. Я кивнул и прошел за ворота, отказавшись от сопровождения.
— Я знаю дорогу, Арнот, — негромко сказал я, останавливая охранника. Тот судорожно сглотнул. Страха стало больше.
— Я доложу госпоже…
— Оставайся здесь, — я почти улыбнулся, — а госпоже я сообщу о своем визите самостоятельно.
Он снова дернул горлом, но послушался. И правильно, все-таки это поместье принадлежит мне. И прислуге плачу жалованье тоже я.
До белой лестницы вела парковая дорожка, садовник, постригающий кусты, проводил меня взглядом. Его любопытство окутало меня вязкой пеленой и схлынуло, когда я отошел. Я чуть помедлил на пороге, прислушиваясь к своим ощущениям. И уверенно пошел в западное крыло дома.
Одно из неоспоримых достоинств эмпатии — умение находить любого человека по его эмоциям. Конечно, это могут не все. Я — мог. Чувства оставляют запах и цвет, словно шлейф, тянущийся за своим хозяином. Со временем он растворяется в пространстве, исчезает. Здесь шлейф вел меня через галерею на второй этаж, и я поднимался, не обращая внимания на удивленные и чуть испуганные взгляды, на поклоны, льстивые улыбки и шепотки. Толкнул дверь отцовского кабинета.
— Я ведь сказала, не беспокоить меня! — недовольно вскинула взгляд Милинда и осеклась. Медленно положила бумаги на черную лаковую поверхность стола, поднялась. Я скользнул взглядом по ее собранным в тугой узел волосам, синим глазам, бежевому платью. Ног не видно, но готов поклясться, что Мили на каблуках. Хорошо.
— Кай, — она произнесла это имя равнодушно, но легкая хрипотца и расширенные зрачки ее выдали. — Что ты здесь делаешь?
— Прикажи слугам уйти, Мили, — я прошел в кабинет, тронул пальцем хронометр на каминной полке. После смерти родителей здесь ничего не изменилось, надо же. Посмотрел на Милинду через плечо и перевернул песочные часы в серебряном ободе. Песок в них был золотой, и сквозь узкое горлышко он сыпался с тихим шелестом.
— Ты думаешь, что можешь просто прийти и приказать мне? — вспыхнула Мили. Вышла из-за стола, вскинув гневно голову. Я посмотрел на ее туфли и улыбнулся.
— Прикажи всем покинуть поместье, — повторил я. — Через десять минут здесь никого не должно быть. Я не хочу, чтобы они слышали нас. Тебя.
Снова улыбнулся, рассматривая ее лицо. Всегда удивлялся, что при такой нежной и светлой коже Милинда почти не краснеет. Лишь на скулах проявляются легкие мазки румянца, как сейчас, когда она поняла, что у меня на уме. Все же Мили прекрасно меня знала.
— Думаешь, что можешь просто так явиться ко мне и сделать, что хочешь? — она злилась, хоть и пыталась казаться равнодушной. — Не хочешь узнать мое мнение?
— Нет.
— Ты не меняешься! — Она нервно отошла к столу. — Все такой же эгоист. Просто берешь, что хочешь, и плевать тебе на окружающих, Кай!
Я без интереса рассматривал портрет родителей на стене и слушал, как шелестит золотой песок. Милинда швырнула ручку, которую вертела в руках, и с силой вжала кнопку вызова. Через несколько песчинок в дверь вошел седовласый прислужник, перевел взгляд с меня на хозяйку, склонил голову.
— Шен, велите всем покинуть поместье, — отрывисто бросила Мили, не глядя на мужчину. — Срочно.
— Но, госпожа… — изумился прислужник.
— Вы плохо слышите или понимаете? — синие глаза налились тьмой. — Кто останется в здании через десять минут, будет уволен!
— Простите, госпожа Милинда. Конечно… — пробормотал прислужник, спиной пятясь к двери. Тяжелая створка закрылась за ним.
— Не думай, что я подчиняюсь твоим приказам, — Мили оперлась бедром о стол. — Но ты прав, посторонним не стоит слышать наши разговоры.
— Я не собираюсь с тобой разговаривать.
— Ах, ты за этим явился? — Милинда расслабилась и усмехнулась. — Прости, я не в настроении.
Я рассмеялся.
— А мне наплевать. И в отличие от тебя, дорогая, я могу и не спрашивать. Но ты можешь сопротивляться, — золотой песок шелестит, и губы пересыхают. — Мне будет приятнее...
Ее губы тоже пересохли, и она провела по ним языком. Я на миг закрыл глаза. Еще немного. Надо подождать… Ждать трудно. Я рассматриваю ее лицо и молчу. Глаза в глаза, так, что кажется, еще миг — и мы оба задымимся от напряжения. Год за годом ничего не меняется, я чувствую это, как впервые: снова раздирающее нутро желание, ослепительная белая молния, выжигающая мое сознание. Я раздеваю ее взглядом, рассматриваю тонкое бежевое платье, облегающее изгибы и заканчивающееся ниже колена. Пытаюсь рассмотреть, есть ли под ним белье. Перевожу взгляд на маленькие пуговички у горла. Тонкую цепочку, что сбегает в вырез. Я даже знаю, что на ней висит. Синий камень, оплетенный золотой паутиной — мой подарок. И попутно самая сильная защита из всех возможных. Сколько раз я пытался защитить ее от себя… Или себя от нее.
