Билли Соммэрс писал стихи и не любил фильмы про пастухов. Никто не мог сказать, хорошие или плохие стихи пишет Билли, потому что никто, кроме него, их не читал. В отличие от многих других поэтов, он не предлагал свою продукцию издательствам и редакциям. Он писал стихи, потому что ему нравилось это делать. Может быть, слишком однообразную жизнь вел лифтер отеля «Орион» Билли Соммэрс. Может быть, он сочинял стихи потому, что, прожив на свете восемнадцать лет, не встретил девушки, которую мог бы полюбить. Но как бы там ни было, увлечение поэзией давало Билли возможность забывать и об однообразной жизни, и об отсутствии любимой. Нужна же человеку какая-то отдушина.
Будь Соммэрс богатым, как, например, Филипп Домар, он, возможно, стал бы коллекционером. Собирал бы блох, канареек или, на крайний случай, пуговицы от штанов великих людей. Но Билли был беден, а антикварные брючные принадлежности стоили дорого. Впрочем, такой роскоши не позволял себе и Филипп Домар, биографию которого Билли мог изучить досконально, пользуясь иллюстрированным воскресным приложением к «Трибуне», самой популярной и крупной газете страны. Благочестивая жизнь сенатора и миллионера Филиппа Домара, папаши Фила, или Истинного Католика, разрабатывалась воскресным приложением, как алмазная копь, с того самого дня, когда сенатор выразил желание участвовать в президентских выборах. Билли Соммэрс должен был гордиться, что папаша Фил питается теми же стандартными завтраками и обедами, к каким привык он, Билли. Что папаша Фил ведет подчеркнуто скромную жизнь, что у него, как и у Билли, имеется только необходимый комплект верхней одежды, белья и обуви, что мыло папаша Фил покупает раз в две недели, а прохудившиеся ботинки чинит сам. В этом отношении Билли не мог равняться с сенатором. Он чинил свою обувь у сапожника. В остальном, если верить воскресному приложению, сенатор и лифтер находились в одинаковом положении. Правда, у сенатора были еще миллионы. Ему не приходилось ломать голову над тем, где взять средства на покупку тех вещей, с помощью которых человек поддерживает свое тело и дух в относительном равновесии. А Билли приходилось.
Выкраивая деньги, текущие из скудного еженедельного заработка, а также черпая из мелководного ручейка чаевых, Билли Соммэрс питался, одевался, мылся, брился, спал под крышей и один раз в месяц посещал бар «Ориона». С телом, таким образом, все обстояло в порядке. С духом было несколько сложнее. Для духа страна, гражданином которой был Билли, предоставляла в его распоряжение театры и телепередачи, библиотеки и книжные магазины, рекламу и стриптиз, ночные клубы и церкви, а также кино, радио и газеты. Наиболее доступными были газеты, радио и кино. Папаша Фил, правда, усердно призывал Соммэрса и других избирателей посвятить себя Богу. Но Билли к религии относился равнодушно. Не любил он и кино.
В последние годы кинокомпании выбросили на экраны тысячи лент про пастухов. По экранам они бродили в римских тогах, еврейских хламидах, халдейских хитонах, японских кимоно и одеждах из бизоньих шкур. Они стреляли из лучевых пистолетов, любили пастушек, пили коктейль «Осьминог», молились, раздевались, танцевали под звон арф и стук барабанов, приручали диких зверей и разбивали друг другу головы рукоятками кнутов. Пастушки, с миндалевидными глазами, в коротеньких юбочках, были под стать своим возлюбленным. Они тоже раздевались, пели, танцевали на лесных лужайках или возле бутафорских озер с черными лебедями. Птицы подплывали к берегу, и пастушки кормили их самой неподходящей пищей. Иногда неподходящей пищей пастушки кормили пастухов. Тогда последние умирали. Режиссеры обставляли дело так, что агония отравленных растягивалась на четыреста метров пленки. Крупным планом показывали капли пота на лицах, разинутые рты и выпученные глаза.
Билли Соммэрс терпеть не мог выпученных глаз. Пастушеская жизнь ему претила. Он вырос в городе и по-своему любил его. Бетонная глыба многоэтажного «Ориона», где он проводил треть суток, не казалась ему, конечно, архитектурным шедевром. Но в городе было много зданий, на которых взгляд Билли задерживался надолго. Город был столицей страны, и, как в любой другой столице, в нем имелось немало достопримечательностей, на фоне которых любили увековечивать себя многочисленные туристы.
Бизнесмены предпочитали фотографироваться возле дорических колонн Пантеона. Генералы увозили в портфелях снимки памятника Неизвестному Герою. Путешественники рангом помельче щелкали затворами где придется: им все казалось достойным внимания. Не желали фотографироваться только монархи, потерявшие царства. Лавры шахини Сорейи их не прельщали. Разжалованные монархи шлялись по борделям, оскорбляли проституток, спекулировали наркотиками. Некоторые целыми днями толклись в магазине-салоне, торговавшем амулетами. Здание салона, построенное в виде большого кубического кристалла из красного стекла, располагалось неподалеку от «Ориона». Заправляла здесь делом Эльвира Гирнсбей, дочь биржевого маклера, погибшего при загадочных обстоятельствах. Желающие могли приобрести у нее все, начиная от веревки повешенного и кончая ладанкой с таинственным содержанием, которая якобы оберегала владельца от семи бед сразу. Помогал Эльвире модный художник Перси. Говорили, что в салоне можно приобрести не только амулеты, но и вещи более любопытные, например порнографические комиксы. Говорили, что Перси принимает самое живое участие в оформлении произведений этого рода. Но мало ли что можно говорить…
