Может, и вправду, надо садитЬся и писать?
Я родилась 31 декабря 1950 года в Ленинграде: всегда гордилась этими двумя обстоятельствами. Семья наша была интересная.
Папа, Михаил Николаевич, – старший сын в многодетной семье. Его брат, дядя Леша, младше его на 5,5 лет, а между ними еще три сестры.
Он родился в селе Димитровское Пошехоно-Володарского района Ярославской области в 1925 году. Бабушка, Олимпиада Алексеевна, из крестьян. Но у них была своя лавка. Бабушка, как самая грамотная из девяти детей, окончившая 4 класса сельской школы, работала в лавке, когда мимо проходил смоленский красавец Николай…
Бабушка была по тем меркам уже немолода: ей было 25 лет. Вот дети и пошли один за другим. Папа был третьим. Старший брат Костя и сестра Антонина умерли в детстве, а бабушке, согласно семейной легенде, сказали, что мальчиков нужно назвать по дедам, тогда выживут. Девочки, как всегда на Руси, не считались, поэтому Нина, Оля и Лиза были названы произвольно. Согласно той же легенде, дед Коля взял фамилию бабушки, так как свою фамилию Тимофеев потерял в Первую империалистическую, когда, будучи раненым, был привезен в госпиталь и не смог ответить на вопрос, как его фамилия, успев только сказать «Николай, Михайлов сын…», и отключился.
Выйдя из госпиталя и получив документы на имя Николая Михайловича Михайлова, не захотел давать чужую фамилию детям. Поэтому все мы Цаплины. Кстати, несмотря на то, что фамилия простая, я никогда не встречала однофамильцев, хотя и искала.
В 1929-м дед стал председателем колхоза. А когда бабушкиного брата «Ляксанра», работавшего председателем сельсовета, в исподнем протащили зимой со связанными руками за лошадью, после чего он недолго поболел да и умер, дед решил, что пора перебираться в город. В Ленинграде в ту пору жили три его сестры: Агафья, Ефросинья и Мария. Они все были монашками Иоанновского монастыря на Карповке. Когда монастыри закрыли, они поселились напротив, благо квартир было полно. Они захватили четырехкомнатную квартиру, но одну комнату не сумели удержать.
Мария умерла, туда поселилась тетя Дуся с семьей, которая потом долго была нашей соседкой. Дом и сейчас стоит на углу улицы профессора Попова и Вяземского проспекта. В квартире было печное отопление. На кухне стояла дровяная плита. Печи с изразцами сохранились и потом, когда дома газифицировали. Ванной не было. Мы все ходили в баню. Жили на первом этаже, и при наводнениях погреба заливались водой. Я застала одно сильное наводнение 1954 года, когда в люк около нашего дома с урчанием и грохотом уходила вода, а по Песочной улице (так всегда называли и называют в нашем доме улицу проф. Попова) в направлении теперешнего ГАИ плыли на лодках.
Так с 1931 года все поселились в Ленинграде. Правда, папа сказал, что его потом на год отправили обратно в деревню, где он пошел в школу, окончил первый класс, причем очень плохо, на двойки, что странно, так как школу папа окончил очень хорошо, а институт с отличием, причем со Сталинской стипендией…
Папа всегда говорил, что в его воспитании большую роль сыграл сосед сверху, который, будучи профессором и не имевший своей семьи, привечал любознательного мальчишку, давал ему книжки из своей библиотеки, даже подарил сказочный альбом марок, хранящийся у нас до сих пор. Сам он погиб в блокаду. Имя его, к сожалению, не сохранилось.
Еще живя в деревне, папа водил своих младших сестренок за грибами, за рыжиками. Учитывая, что в 1931 году папе было шесть лет, Нине – пять, Оле – четыре, а Лизе – три (полуторагодовалый Леша с ними не ходил), стоит задуматься, где же росли эти рыжики, или как дети находили дорогу обратно? Может, это тоже из области легенд?
В Ленинграде дед работал в булочной, бабушка шила, потом они оба дома шили шинели. Папа до сих пор вспоминает, что как-то, придя к деду на работу в булочную, набрал все девятки и потом выбил по кассе 9999.99. И дед промолчал, не ругал его.
Дед болел туберкулезом, и бабушка получаемые для него белые булочки и масло меняла в блокаду на черный хлеб – его давали больше. Но все выжили. Нина и Оля пошли работать в 14 и 13 лет, и долго потом доказывали, что они блокадники, несмотря на медаль «За оборону Ленинграда», больно молодые были…
Папу в 1943 году в 17 лет забрали в армию и сразу бросили на Пулковские высоты. Он до сих пор не может спокойно об этом говорить. Забрали 1 января, а прорыв блокады был 27 января. Необученных мальчишек положили на снег как пушечное мясо, пытаясь поднять их в атаку, и там и тут оставались серые пятна шинелей. Потом оказалось, что их полк отвлекал внимание, а прорыв был в другом месте.
Он служил на радиостанции, которая находилась в здании буддийского храма. Там на полу выложена мозаика в виде свастики – как символ плодородия в буддизме. Самолеты метились в эту радиостанцию – хорошая цель, бомбили. «Сидишь, передаешь-принимаешь сообщения, а самолеты кружатся, бомбят. А на полу свастика! Один раз попали, разворотили угол, но там стены толщиной с метр».
У папы тоже есть медаль «За оборону Ленинграда», так как до этого, будучи студентом техникума связи им. Кренкеля, он тушил зажигалки, дежурил на крышах домов. Но звания блокадника не получил. «Вы участник войны, это выше, чем блокадник!» Хорошая логика! Но он же всю блокаду провел в Ленинграде и только 3 июня 1943 года, уже после прорыва блокады, его вывезли на пароходе по Дороге жизни и отправили служить в Москву!
