Посвящается памяти Александра Ройфе
Егор проснулся и, не вставая с постели, попытался определить, что сегодня на завтрак.
– Блинчики. – Он улыбнулся. Егор любил блинчики.
На крышу дома шлепнулась дохлая птица. Под его окном всегда было много дохлятины. В особенности – голубей. Старик убирал мертвые тела дважды в день, но, случалось, не замечал тех, что упали в малину или крыжовник, и тогда они начинали вонять.
Егор вскочил с кровати, натянул шорты, футболку и спустился вниз, где мама с испачканными в тесте руками жарила ему блинчики.
– Доброе утро! – Егор залез на стул и пододвинул к себе тарелку. – Я включу телевизор?
– Только ненадолго. С медом будешь или со сгущенкой?
– Со сгущенкой. – Егор, щелкая каналами, нашел Губку Боба. – Или с вареньем.
– Варенья нет. – Мама посмотрела на дергающихся на экране мультяшек. – Что за чушь ты смотришь? Включи новости.
– Мам…
– Включи новости. Ты же знаешь, что должен смотреть новости, а не эту белиберду.
– Ну, маам… ну можно я…
– Новости, Егор. Или выключай телевизор.
Егор взял пульт и переключил на новостной канал. Диктор говорил про какую-то очередную страну, в которой кто-то в очередной раз в кого-то стрелял.
– Когда я вырасту, – сказал Егор негромко, – я сожгу весь этот мир.
Мама улыбнулась и поцеловала его в лоб.
– Вот и умница. А пока кушай блинчики.
– Их крики, – сказал Егор, выдавливая из пакета сгущенку, – будут слышны даже на небесах.
– Это прекрасно, милый! Кушай.
– И Господь, услышав эти крики, заплачет.
Блинчики были замечательными. Солнце поднималось все выше, через открытую дверь с натянутой на ней москитной сеткой просачивался слабый ветерок. На ступеньки рядом с дверью опустилась какая-то птичка, поводила головой – и снова взлетела в небо. Егор проводил ее взглядом.
– А еще, – сказал Егор, – я убью всех тварей земных.
– Не говори с набитым ртом, – сказала мама. – Вначале прожуй.
Егор прожевал.
– Я убью всех тварей земных, – повторил он. – Кроме собак.
Мама посмотрела на него.
– Милый, ты же знаешь – собак ты тоже сожжешь в пламени своей ненависти.
– Не хочу жечь собак, – пробурчал Егор. – В фильме у мальчика ротвейлеры были. Почему мне нельзя ротвейлера?
– Потому что у твоей сестры аллергия, – мама положила чашку в раковину и включила воду. – Ни кошек, ни собак – ничего, что бегает по дому и шерсть везде разбрасывает.
– Тогда и папа пусть не приходит, – вырвалось у Егора.
Мама обернулась к нему. На сковороде шипели блинчики.
– Такие шутки в этом доме неуместны, юноша. Твой отец столько тебе дал – и хоть бы капля благодарности в ответ.
По крыше мягко застучали мертвые птицы. Егор возил куском блинчика по сгущенке.
– Прекрати это, – сказала мама. – Игорь и так все утро их убирал.
– Я хочу собаку. Как Хатико.
– Я же сказала – нет. Твоя сестра…
Егор отодвинул от себя тарелку.
– Я и ее сожгу в пламени моей ненависти. И мне за это ничего не будет.
– Твоя сестра, юноша, сейчас изучает йогу, чтобы быть тебе хорошей женой, а ты только о себе и можешь думать.
– Не хочу я на ней жениться. У нас в классе никто на сестрах не женится.
– И сжигать мир тоже из них никто не собирается. Хочешь быть как все в твоем классе? Тогда мне нужно было пить во время беременности.
Егор молчал. В москитную сетку врезался воробей и упал вниз окровавленным комочком перьев.
– С сегодняшнего дня, – сказала мама, – вы с сестрой опять будете спать в одной постели.
– Тебе надо, ты и спи! – Егор схватил тарелку и бросил ее в телевизор. Сгущенка забрызгала лицо диктора, который не обратил на это никакого внимания и продолжал говорить про какой-то бессмысленный съезд в Германии. – Я лучше с собакой в одной постели спать буду!
– Егор! – разозлилась мама.
– Я и тебя сожгу в огне своей ненависти! И сестру, и… и даже папу! Я и его не боюсь ни капли!
– Ты для этого слишком слаб. – Мама подняла тарелку и поставила ее на стол. – Для того, чтобы все это сделать…
– Я не буду спать с сестрой! – Егор поднялся и пошел к двери. – У нее ноги всегда ледяные, и она не моргает вообще! А еще, когда я сплю, она на меня пялится!
Конец ознакомительного фрагмента.
