я люблю тебя, мой президент
так спасает он наши тоненькие талии,
выцветшие от зимы глаза,
так глядит он с плакатов предвыборных,
нам бы «за» говорить ему, петь ему, жить ему.
керосин
пахнет в нашем рязанском дыму так горько.
сохранит он нетронутым, словно отрезы шёлка,
мир наш в сталинках и хрущёвках,
мир наш хрупкий, хрустальный, терпкий.
и мы вырастем в деревья: сашеньки, тани, верки,
вырастем в деревья для жертвенного костра.
мы учили математику и стихотворения по утрам,
вечерами бегали за куревом
к киоскам, что у дк,
наше время превращалось во время,
отведённое мотылькам,
чтобы помнить имя своё мы смотрели новости.
и он был всегда.
он говорил и для нас покупали автобусы,
ремонтировали дороги, запускали новые поезда.
и они уходили в космос россии, которая вся – рязань,
словно августовскими яблоками
усеяна птицами чёрными.
и мы стали тихими и покорными,
и мы стали нежными, как полынь.
мы замираем, когда он говорит,
отдаём наших мальчиков, наших мужей,
чтобы схоронил их в пустынях чужих суховей,
отдаём живых за медальки мёртвые.
разрисуют их, как орнаментом, ранками,
и вернут нам памятью обжигающей.
вспомним товарищей:
федя журавлёв,
олег пешков,
саша позынич,
ваня черемисин,
саша прохоренко,
андрей окладников,
витя панков,
антон ерыгин,
андрей тимошенко,
миша широкопояс.
и мы водим хороводы вокруг супермаркетов,
кричим во весь голос,
мы поём ему песни наши.
все чудовища спят, и нам так не страшно
увядать в бабушкиных платьях, маминых туфельках,
мы встречаем наши любови у стен облупленных
дворцов остановок, что на семи ветрах.
он расставил повсюду князей,
и мы знаем, что в зеркалах
мы должны казаться для них красивыми.
мы клянёмся заратустрами, буддами, шивами:
всё мы стерпим ради него.
мы нарядимся в тонкие кружева,
в молчание.
дай мне руку, так ощущаем
время мы.
в очереди за дешёвой рыбой
мы разукрасим себя сурьмой,
на шеи наденем бусы.
у пятиэтажек вечных
мы встретимся с богом русским,
поведём плечами,
и под советской люстрой
так и уснём.
все мы вырастем однажды в младших сестер
все мы вырастем однажды в наших младших сестер,
станем белокурыми птицами
с небесно большими глазами.
убоимся гроз, обязанности начать разговор,
станем убегать по хлопковым ресницам снов
к маме.
все мы вырастем однажды в их тишину,
в их шуршание юбок из органзы и банты,
будем зажмуривать глаза, словно вокруг кино,
где целуются или показывают смерти.
все мы вырастем однажды в наших младших сестер,
придумывающих, как назвать сына:
лука, августин, максим, егор.
вечность мне не под силу.
если слышишь – то слушай,
моя любовь,
я пишу тебе так,
словно что-то значу,
словно этот вагон метро —
мой последний кров,
будто я – вечер
июньского дня
девяносто девятого года.
и каждый, кто пытался меня разгадать,
выбирал только неправильные коды.
это мой век превратил тебя в тихого хмурого зверя,
это мой бог приезжал к тебе на автобусе,
во дворе кружился на карусели,
как древний дух,
теперь уходящий отселе.
от тебя уходящий, или
маргариту схоронивший в речном иле,
суламифь схоронивший в чужом теле.
так дрожит у меня внутри алый
флаг! от урала и до карелии
я не слышу тебя.
как услышать тебя?
верстовые столбы —
это мы без любви
на окраинах наших селений.
это мой бог послал псов зализывать твои раны,
отмывал плечи твои от тины,
когда все в стране превратились в статуи атлантиды,
превратились в нас, неизбежных, как мартовские иды.
как увидеть тебя мне, как мне тебя увидеть?
вот мы выйдем из дому, как из небытия выйдем,
и наступят, что ночь, люди,
будто вечность наступят они.
это ты меня сохранил
в хрупком человеческом подсознании,
спрятал, как прячут воспоминания.
это я для тебя в девяносто седьмом пела
что-то про белый-белый
снег,
что про синей-синей иней.
и если в какой-нибудь из вселенных
мы только изображения в видеомагнитофоне,
на хрупкой ленте рассыпающейся кассеты —
договоримся и будем помнить,
что скрип её – это только ветер,
что смерть её – это только ветер,
что белый шум её – это только вата,
и мы падаем в небо с лёту.
открывай клетку,
открывай клетку —
выпускай птицу.
если не существует космоса и любви
если космоса не существует – значит
любая попытка человека прильнуть к звёздам,
любая попытка постоять возле
супермаркета на обратной стороне луны —
есть только желание умножить один
на какое-нибудь число,
есть только желание уронить
сердце своё в кипящее молоко
сердца чужого.
если не существует любви – значит
любое стремление человека
прикоснуться ко всему, что за пределами его тела —
есть только крик истошный, оголтелый —
«поехали!
я хочу оставить здесь себя ветхого,
я хочу не существовать
в чертогах планеты,
пахнущей солдатскими шинелями и апельсинами,
меня сделали слишком смертным, не сильным, я
не принадлежу себе, я
как гуманоид, позабытый в жердёловом
саду своим создателем.
я должен отыскать его обязательно.
оглянись – мир вокруг —
постъядерный белый шум
с беспокойными дикими дронами —
ни один не тронь меня!»
если не существует космоса и любви,
раввин,
значит ли это, что я себя умертвил?
вы учили нас вашему белому снегу,