Если бы я тебя так не любила, то стала бы монстром
Интересно, проводила ли я время когда-нибудь в ночном, пустом «Максе». Да еще одна, – Кира оглянулась вокруг. – Нет ни одна. Вон, на стойке бара валяется Янка, изображает, что спит. Хотя, она может отключаться в любом месте и в любой позе.
Кира поискала глазами Марьяну.
– Неужели смылась? Нет, менты бы не дали. Да, она прячется под своей уникальной шубкой, в самом темном месте кафе.
«Останкино» – это не место работы. Это – земля, которую мы осваивали много лет и почти одолели, вспахали. И надо же – теперь «Она» лежит наверху, а мы все подозреваемые.
– А кто она? Даже этого мы не знаем.
Завтра эфир – нет уже сегодня. Ничего не готово. Начальству же будет абсолютно всё равно. Умер кто-то или притворяется. Программа должна выйти «в том же месте, в тот же час».
Жаль, что мы почти не общаемся между собой последние несколько лет. Страшно ужасно, а поговорить не можем, или не хотим. Никто первый не пойдёт на контакт.
– Девушки – красавицы, кто пойдет опознавать тело? – Следователь стоял у стойки, как раз там, где в изящной позе были скрещены Янины ножки.
– Её с детства знала только Кира. Все родинки, порезы появлялись на её глазах. Она пусть идет, – зевая, пролепетала Яна.
Я и не сомневалась, что пошлют меня. Странно, мне было даже самой интересно, узнаю ли я ту, которая «ждет» в банкетном зале.
– Пошли, капитан.
– Не так резво. Сначала необходимо найти понятых. В здании кто-нибудь есть?
Мы все громко засмеялись. Янка встала со своего лежбища, а Марьяна выглянула из-под мехов.
– На этой земле обетованной всегда есть жители. – Яна спрыгнула с барной стойки и крикнула: – «Люди, отзовитесь»
Из разных дверей, включая туалет, появились не выспавшиеся помятые лица работников ночного эфира.
– Что надо? Чего ты орёшь? Ночь же на дворе, – неласково обратился к Яне, оператор новостийной программы Костя.
– Будете понятым, – строго приказал следователь.
– Кем я буду? Понятым. Господи, кем я в этой жизни только не был. Зайчиком, подставкой под камеру, белым листом, на который ставят свет, но понятым… Что случилось? – Опомнился Костик.
– Вам, разве неизвестно, что в здании произошло, то ли убийство, то ли самоубийство. Погибла известная ведущая или…
– …или не погибла? – Костя пытался проснуться и поэтому бодрился незатейливыми шутками.
Следователь посмотрел на него безумным взором.
– Вы, что не понимаете, о чем я говорю? Всё, пошли, балагур. Второй – пойдёте вы, – обратился смущенный капитан к шубке Марьяны. Времени нет на поиски.
Марьяшка неохотно встала, нацепила манто и словно пава вышла из-за столика, на котором стояло штук шесть пустых бокалов от коктейля «Махито» и столько же чашек кофе.
– Волнуешься? – Спросила злобненько Яна.
– Да, – искренне ответила, почти бывшая подруга. – Ты нет?
– У меня причин нет. Я тогда была отлучена от вашей забойной компашки. Думаю, Кире хуже всех, – тихо, так, чтобы я не услышала, пролепетала Яна.
– Зря шепчетесь. Здесь и акустика хорошая, и слух у меня идеальный, – огрызнулась я.
– Тебя твой абсолютный слух и внимательность и подвели. Собственно, они всегда тебе мешали. Марьяна, не оглядываясь на приятельницу, тронула уже совсем обалдевшего от такой неадекватной реакции, следователя. – Пошли гусар…
Лифты ночью, естественно, не включались. Мы поплелись на седьмой, начальнический этаж, пешком.
– Как же я могу быть понятой, если я хорошо знала потерпевшую, апеллировала остатками юридического образования Марьяна, задыхаясь в шубке до полу, но мужественно не снимала ее.
Сзади засмеялся Костик.
– Машка, хочешь, понесу твою шиншиллу, а то ты сдохнешь по дороге и у нас будет два трупа.
– У вас, что-нибудь святое есть? Разозлился видавший виды, следователь.
– Конечно. Ответили мы втроем. Эфир.
– Если он сорвется, то трупов и раненных станет много больше. И тогда весь народ узнает то, что мы пока тщательно скрываем. Правильно, капитан? – сказала я, пристально глядя замученному мужику в глаза.
– А он ничего – приятный, мужественный…, – Марьяна внимательно и бесцеремонно разглядывала стража порядка.
– Но манто он не подарит, – я пощупала мех и даже цокнула языком от удовольствия.
Я понимала, что все наше нахальное и «бодрое» поведение лишь результат безумного страха. Мы так, в нашем «Останкино» привыкли выражать скорбь и боязнь. Я отключилась от дальнейшей болтовни моих знакомых и стала думать, как я буду реагировать там, в банкетном зале. Если я ее не узнаю? Как я могу ее не признать? Мы же знакомы всю жизнь. Но, какой-то странный секрет сокрыт за дверьми самого большого зала «Останкино».
