Это Песнь Льда и Пламени, это союз Стекла и Алмаза, это мечты Григорьева-Аполлонова и его сыновей, это когда первый снег, а тебе снится мама.
Это песнь для людей, наделенных чувствительностью самою раздражительною; духом крепких, великих духом.
Эту Песнь можно исполнить на флейте, а для роли исполнителя сгодится интеллектуальный шизофреник, у которого со средой противостояние мировоззренческого характера и который, по временам испытывая терпение странных обывателей, истошно орет: «Несчастное творение я!» Вся энергия которого тратится на внутренний конфликт, характерный для имманентных дичков.
У таких дичков (как я) есть единственный ресурс – имя, пусть даже с налетом одиозности; такие (?) знают, что хит-парады объясняют далеко не всё,
Эта книга построена на мерцающем вокале, на энергии интеллекта, на дружбе с Высшими Силами, на совпадении отдельных взглядов с чаадаевскими.
Она, книга, поможет выбраться из сумеречной зоны, избежать клоаки; после же вы любые проблемы будете ломать, как макароны, а тех, кто делал вас объектами порки, вы сами сделаете объектами порки, причем показательной.
Ужо я вам! И без «наддавания драматизма», без трескучих вопросов, это… ну, не наше. Наше – истреблять смрадное дыхание скучной жизни.
Плохиши, завидев меня, скалятся.
Чувствительные – кланяются.
Я научился пыль превращать в бриллианты, и подробный разговор о том, почему все, кто пытался меня вытеснить, обойти, выжить, глушануть, сейчас удобряют нарциссеж, лучше не начинать – он, разговор, гарантированно сорвется в область неприличного монолога; будет признаком вашей абсолютной умственной несостоятельности.
Но у меня нет времени разбираться в чужих резонах, мне б в своих успеть. С одним-то – закрепить успех первых двух книг – я разобрался. Я умею перекодировать в слова все, что угодно; это все равно что у Стиви Уандера пытаться вызнать, как он пишет; пишет, и всё тут.
А я еще и пишу. Я не так богат, как Стиви.
Я тоже не признаю синтетических заменителей, предпочитаю жизнь, как мясо, с кровью; я уже большой мальчик потому что.
Точно знающий одно: Элисон придумал кинокамеру, чтобы снимать поцелуи и убийства.
Я журналист и шоумен милостью Божьей, с головой ныряющий в себя, чтобы на донышке разыскать ответы на вопросы.
Я умею изобразить буржуазный прищур, по которому становится ясно, что ангелы возьмут-таки меня в небесный свой приют.
Когда я воспален, меня нельзя дразнить. Даже не рассчитывайте на паллиативы в ответ.
Книга то притворно инфантильна, то непритворно агрессивна.
Эта книга – находка для психоаналитиков, Ивана Демидова, Николая Ускова, Вячеслава Муругова и одаренных выпускников консерватории со стебельковыми шеями.
Я не обещаю того-то и того-то, но я обещаю, что, покуда вы читаете эту книгу, грусть и одиночество выветрятся; может быть, навсегда, кто ж знает.
Я знаю несколько десятков людей, которых предыдущие две книги вы́ходили, излечили от тяжелой формы моральной шизофрении.
Я уже доказал, что по отношению к читателю являю собой абсолютное самоотвержение, блестяще справляясь со страшной обузой в виде улучшения настроения миллионов.
Претензия к тому, что я пишу, может быть только одна: слишком хорошо.
Почитайте – и у вас откроется третий, мать его, глаз!
Это незамаскированная правда для сумеречных душ, знающих толк в науке наслаждений; для тех, кто не довольствуется декоративной функцией, с чем (с декоративностью) у меня полный швах. Как, например, с терпимостью к плохим людям, над которыми хочется – разумеется, с доказательствами на руках – надругаться.
Это хитрый шедевр бесконечной утонченности от живой Реликвии Золотого Века Журналистики.
Убедительный пересказ моих драматических снов.
Нах! Поэма в прозе
Глотая эпоху и ею давясь,
Я выл на луну,
Крепышом становясь.
Били меня под хохот ослов,
А я не сдавался, краснея.
И сам научился ремонту носов,
Немного от страха белея.
Врагам навевал кошмарную мысль,
Что меня не победить, пистолета с собой не имея.
А чувства свои я держал при себе,
C приятцей отдавшись мыслишкам,
Что скоро вражинам будет не по себе,
Бо намного их сильнее я. Слишком.
В Тбилиси я сам нарывался под нож,
Я лез в Египте под пули.
Как будто погибнуть мне было невтерпеж,
Да что-то дура-пуля тянула.
И я, отражающий свет исполин,
Пошел по дороге, и был я один,
Автор мадригалов для Оль, Лен, Марин.
А в садике роса развешивала стразы,
И я заверещал: «Не троньте вы, заразы!»
Мое заявленье имело успех,
Вспугнув пидарасов-зазнаек.
Исчезнуть во тьме, прошипев слово ЭХ?!
Обрадовав поклонников потных маек
[1]?
«Вы акварельная, незнакомка!» —
Сказал я дуре тут одной.
Она ответила: «В сторонку!»
И стала дергать головой.
Наверное, так растерялся Отар
С котомкой, набитой, дырявой,
Когда он ступил на перрон, что базар
Наверное, так растерялся Отар
С братвою отпетой и чмошной,
Отдавать не желая кровавый навар
Насмешливым шлюхам сверхтошным.
А у меня не было ни навара, ни братвы.
Я был одним из тех черножопых, кто был вынужден уехать из дома и плясать вокруг хлебных мест, ни в одно из которых меня так и не взяли.
Путину
Любезный Владимир Владимирович,
по отношению к Вам я представляю полное самоотвержение и привязанность.
