В больничной палате было полутемно. Косые полосы неяркого света пробивались сквозь жалюзи на окнах, расчерчивая застоявшийся воздух в помещении, как страничку в школьной тетради.
Александр посмотрел на лежавшую на койке девушку. Обритая голова ее, замотанная бинтами, облепленная уродливыми датчиками, казалась сейчас особенно беззащитной. Кожа была совсем тонкой, словно лепесток цветка, засушенного между страницами книги. Дотронешься – и рассыплется невесомым розовым прахом. Ввалившиеся глаза были закрыты, нос заострился, бескровные губы казались голубоватыми в полутьме. Тонкие, совсем невесомые, руки безжизненно лежали поверх простыни.
Александр протянул ладонь, чтобы коснуться ее запястья, и заметил, что пальцы его дрожат. Он чудовищно разозлился на себя – слабак, тряпка, совсем расклеился!
Усилием воли он заставил дрожь уняться и дотронулся до ледяных пальцев девушки. Сумасшедшая, нелепая надежда уловить хоть отголосок жизни, слабое, почти незаметное движение, хотя бы рефлекторную реакцию… Ничего этого не случилось, рука Елены оставалась холодной и безжизненной.
Нужно было хоть чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума от звенящей в ушах тишины, нарушаемой лишь тоненьким писком замысловатых медицинских приборов у изголовья больной. Он машинально развернул журнал, лежавший на коленях. Это потрепанное издание, брошенное кем-то в коридоре, он подобрал перед тем, как зайти в палату, и теперь начал пробегать глазами первую попавшуюся статью, почти не понимая смысла:
«– Вот скажи мне, только честно скажи, если бы случилось чудо, ну, или волшебство, как хочешь, так и назови, и бородатый дяденька в белых одеждах спустился с кучерявого облака и очень строго бы у тебя спросил… Он спросил бы, хочешь ли ты, женщина, чье лицо залито слезами, чтобы я помог тебе? Тот, кого ты так любила, и кто уже год как похоронен под палящими лучами предгорья Кавказа, воскреснет. И проживет долгую, счастливую жизнь без тебя, и воспоминания о тебе сотрутся, как и память о собственной смерти.
Он не вспомнит тебя, потому что тебя не станет сразу же, как воскреснет он. Твой любимый человек, без которого твоя жизнь превратилась в ад на земле… Я, кстати, Бог, я могу помочь тебе. Ты согласна отдать свою жизнь взамен его?
– Нда, ну и разговоры у нас с тобой… Хорошо. Я бы ответила, знаешь как… только не смейся, раз мы договорились быть честными. Я бы ответила так: – Я готова, Господи, забирай мою жизнь немедленно, только, Господи, у меня к тебе просьба. Ты сделай так, чтобы, когда он проснется от мертвого сна, каждый его день с самой первой секунды был наполнен таким счастьем, которое не смогла дать ему я. Я согласна, Господи, спасибо тебе. Я готова умереть за него. Я знаю, что он поступил бы точно так же.
– Думаю, этот добрый дяденька, именующий себя Богом, вот что тебе сказал бы тебе в ответ: Что ж, это жертва… интересно… Ты ничего не хочешь сказать на прощание своим близким?
– Я бы ответила сразу, к чему эти отступления: Нет, Господи, ничего. Я верю, что они будут рады за меня. Что я обрела покой.
– Послушай, женщина… – ответил бы Бог – Я сделал этот мир таким, что мертвые из тлена воскреснуть не могут. Однако, твое сердце настолько полно любви и веры, что я прощаю тебе все твои грехи. И прощаю твоего любимого человека. И он теперь будет всегда рядом со мной, на небесах. А ты живи за двоих, будь счастлива, и знай, что вы обязательно встретитесь. Спасибо тебе, светлая душа. Пожалуй, пока есть такая любовь здесь, на земле, я подожду с концом света…»
Александр почувствовал боль в глазах – в сумерках приходилось слишком напрягать зрение, вглядываясь в печатные строчки на журнальной странице, – и несколько раз с силой зажмурился.
Дверь палаты за его спиной тихо отворилась, и на пороге появился главврач больницы. В левой руке он держал пластиковую папку с бумагами. Прищурившись, Александр прочитал на бирке, прикрепленной к синему форменному халату, его имя – Сергей Антонович. За последние две недели он читал его уже сотню раз, старался запомнить, но все было бесполезно. Имя врача выскальзывало из головы, как только за ним захлопывалась дверь, как и вся другая информация, не имеющая прямого отношения к состоянию Елены. Сказывалось, вероятно, невозможное напряжение последних дней – истощенный бессонными ночами, мозг Александра отказывался хранить несущественные сейчас детали окружающего.
– Добрый вечер, – поздоровался врач.
– Здравствуйте, Сергей Антонович. Что нового? Как кардиограмма?
– Кардиограмма… – протянул врач. Он остановился у изголовья Елены, вперил в недвижимую девушку взгляд, какой-то усталый, равнодушный, словно бы говорящий, что все на свете давно ему осточертело – и пациенты, и их родственники, и сама жизнь. – Кардиограмма, милый вы мой, нормальная для такого состояния. Сердце пока бьется. Загвоздка тут не в кардиограмме…
Он замялся и машинально подергал пальцами мочку уха. Александр весь подобрался, напрягся, понимая, что Сергей Антонович хочет сказать ему что-то.
– Госпожа Асеева находится в состоянии комы уж две недели. Передозировка героина вызвала обширный инсульт. Насколько я знаю, мои коллеги предупреждали Елену Валентиновну о такой опасности, когда она проходила лечение в нашей клинике три месяца назад. Толерантность ее организма к приему опиатов резко понизилась… Мы сделали все возможное – провели трепанацию черепа, вставили клапаны, откачали кровь, попавшую в черепную коробку … Анализы, МРТ…
