– Воробьёва! Ты чего дёргаешься как паралитик? И вообще, если тебе не интересно, можешь выйти из класса. И вытяни наушники, в конце концов, из ушей! – и Елена Сергеевна, преподаватель математики, томно вздохнула, глядя на явно не собирающуюся реагировать на её замечание ученицу. – Я жду… – решительно, через паузу добавила, уже совсем немолодая женщина, невольно ностальгируя о прошлом, когда уважали учителей и боялись их ослушаться даже, а про запись в дневнике и вовсе говорить нечего…
– Чего? – запоздало отреагировала на тираду учителя Ксения. И то, если бы не чувствительный толчок в спину соседа сзади, вряд ли бы произнесла и это, и неспешно, без лишней суеты, она достала наушники из непроколотых до сих пор ушей.
– Так ты что, не слышала ничего? – искренне возмутилась педагог под дружный смех класса.
– А чё там слышать то? Скучно мне… – и под ещё более громкий смех ребят, Ксения принялась смотреть прямо в глаза, на выглядевшую совсем уж растеряннй, Елену Сергеевну.
– Если не уважаешь меня, так умей уважать других! Хамка!
– А я чё? Мешаю кому? – и под очередной хохот класса, Ксения искренне помахала головой, после чего присела на стул.
– Воробьёва! У меня нет слов! Это возмутительно. И как, интересно, ты в 9 классе экзамены собираешься сдавать?
– Так это в девятом, а я ещё только в восьмом. Больше года ещё. Чего голову всяким мусором забивать? – не вставая ответила Ксения, стараясь одновременно увернуться от неприятных уколов линейкой Николая Громова, всё того же соседа сзади.
– Так ты может всё-таки выйдешь из класса, чтобы не мешать остальным? Ведь они, – и учительница обвела рукой притихших вдруг учеников, – учиться хотят; в отличие от тебя.
– Да пожалуйста! – и закинув, так и не открытый учебник в рюкзак, Ксения решительно поднялась со стула. – Только мне одно вот интересно: остальные – это кто? Смирнова и Носова? И всё? Думаете всем остальным интересно слушать никому не нужный бред про тангенсы и котангенсы? Смешно… Да большинство только и делает что отсиживает на уроке и то, исключительно ради уважения к вашему преклонному возрасту.
– А ты меня, значит, не уважаешь? – и Елена Сергеевна застыла от невиданной наглости ученицы.
– Уважаю… Но, мне скучно, – и Ксения, лихо преодолев несколько метров, и оказалась на пустынном школьном коридоре, неслышно закрыв за собой старенькую дверь кабинета математики. Непонимающе махнув самой себе головой, она достала с кармана пачку жвачки, открыла её, и небрежно отправила в рот две подушечки. Запах мяты лихо освежил дыхание и засунув назад наушники, Ксения принялась подпевать Селене Гомес, пытаясь вслух повторять слова любимой песни, жалея что с английским у неё, мягко говоря плохо. А без него никуда. Хотя в её родном Козловске и со знанием английского устроиться некуда. Все более-менее значимые места передаются по наследству и никак иначе. А у неё таких влиятельных родственников нет. Не считать же Фёдора Петровича, двоюродного брата отца, работающего в местном морге, влиятельным. Хотя мать и намекала то и дело что надо будет в мед. училище поступать. Фёдор Петрович не вечный…
– Ну что там у тебя стряслось? – и Иван Кириллович Воробьёв принялся жадно обгладывать выловленное в тарелке с супом крыло курицы. – Вера Петровна звонила. Ругалась на тебя. Урок математики сорвала. Ну сколько в конце концов можно? Вчера же только историк звонил. Каждый день одно и тоже. Хотя бы мать поберегла.
– А чего сразу мать? Ну чего сразу мать? Да ничего не стряслось, – и вяло махнув рукой, Ксения принялась так же лениво ковырять вилкой макароны. – И чего этой классной неймётся всё! Своих детей нет, вот и трезвонит всем подряд по ночам. И ничего я не срывала: просто скучно на этой долбаной математике. Понимаешь: скучно. И препод такая же… Старая кочерга. Рассказывает тему так, словно молитву читает. Ей бы в церкви какой служить. Пора уж, возраст такой. А она в школе торчит. Скукота…
– Погоди, погоди… Как это скучно? – отложив, наконец, кость грозно, насколько позволял мягкий характер, спросил отец. – Это же математика! В твои годы я…
– Вот только не надо про «ваши годы»! – грубо оборвала отца Ксения. – Времена сейчас другие. И жизнь другая. И у нас не урок истории, и то что было раньше, меня волнует меньше всего. А тангенсы и котангенсы не нужны никому. Ни- ко —му— произнесла затем нараспев она.
– Но, это же школа! И нельзя так вообще, – растерялся отец, берясь за второе крыло.
– И что? Я сама знаю что школа и что дальше то?
– Ксения!
– Ну что Ксения, что Ксения? Вот ты в школе хорошо учился?
– А как же! – гордо произнёс отец, широко расправляя плечи.
– Замечательно, а дальше то что? Тебе это что-то дало в жизни? Вон, троллейбус свой водишь уже лет пятнадцать и ещё столько же будешь водить.
– А чем тебе моя профессия не угодила? Очень нужная, между прочим. Мать, давай второе! – и отставив пустую тарелку, отец взглянул на дешёвые китайские часы, висевшие на стене.
– Сам возьми! – донёсся с зала голос, – Не видишь, я занята!
