Я всегда была чувственной и одарённой натурой. Я этого не ощущала, но моя родня утверждала, что я пиздец как талантлива, только они точно не знают – в чём именно. На всякий случай, меня отдавали во всевозможные кружки и школы, чтобы выяснить, где же зарыт мой талант. А в том, что он где-то зарыт – никто не сомневался. К моим двенадцати годам выяснилось, что талант у меня только один – пиздеть не по делу. Причём, обучилась я этому сама и совершенно бесплатно. За это меня сурово наказали, сделали внушение, и в наказание отправили на одну смену в пионерлагерь «Мир», где я, вдобавок ко всему, научилась курить невзатяг, петь блатные песни, и воровать.
После того, как с моей жопы сошли последние синяки и следы папиного ремня, меня забрали из всех кружков и школ, решив, что я – бесталанный позор семьи.
И тут во мне внезапно проснулся талант.
Однажды утром я вдруг поняла, что я – богиня музыки. Музыка звучала у меня в голове, я её никогда раньше не слышала, и попыталась запомнить. Годы учёбы в музыкальной школе прошли для меня даром, к тому же мой папа выбил из меня последние мозги своим ремнём, и, если вы помните по какому месту бил меня папа – вы знаете, где у меня находятся мозги. Так вот, папа их выбил окончательно. Вместе с жидкими воспоминаниями о том, как выглядят нотный стан, ноты, и моя учительница пения Белла Дераниковна Эбред. Странно, но вот имя учительницы пения папа выбить так и не смог.
Ноты я записать уже не могла, а вот мелодию, звучавшую в голове, запомнила, и напевала её про себя до тех пор, пока она внезапно не оборвалась. А оборвалась она потому, что вошедшая в комнату мама стукнула меня по голове выбивалкой для ковров, и напомнила мне, что лагерное прошлое меня не отпускает.
Стукнув меня по голове, и тем самым оборвав звуки прекрасной мелодии, мама удалилась из моей комнаты, а я, выждав пять минут, полезла в ящик с игрушками младшей сестры, и вытащила оттуда металлофон. Была во времена моего детства такая игрушка: доска с прибитыми к ней железными пластинами. К доске прилагались молоточки. Хуяря этими молоточками по пластинам, можно было сыграть «Тили-тили, трали-вали» или «Чижик-Пыжик». Я, как три года проучившаяся в музыкальной школе, могла ещё дополнительно выбить из этой жемчужины советской игрушечной промышленности «Во саду ли, в огороде» и «Ламбаду». Папа иногда говорил, что за триста рублей в год он сам может сыграть оперу «Кармен» на губе и на пустых бутылках. Причём так, что сам Жорж Бизе не отличит от оригинала. А уж «Ламбаду» он вообще пропердит на слух, даже не напрягаясь. После чего всегда добавлял, что в музыкальных школах детей учат какой-то хуйне.
