Первый джентльмен из всех других джентльменов моей республики в частности, то есть что касается его лично, бредёт себе вдоль тротуара. Разбитые фонари сменяются иной раз целыми. Да и сам он пребывает не в лучшем виде. Ничего такого, ни тошноты, ни опухания лодыжек. Перемены в судьбе, значимые. Вчера лишился он трона, бросила семья. В царских покоях презентации, собрания, съёмки, коротко в одно слово – разорение. Его самого там только, к сожалению, не достаёт, а тоже откусил бы клещами от постамента любимого амурчика с мраморной лестницы.
Король он, самое начало, был не злой даже симпатичный широким массам, но получилось так, что раз-два-три и сняли. Хорошо хоть не убили. Взяли, что надо, а убийства не случилось. Будто и не столь оно было необходимо, как в незапамятные времена.
– Вот, вы и показали своё истинное лицо! – с визгом в голосе невысокого тембра выкрикнул он операторам, а через их рабочий инструмент свободным по глотку гражданам моей республики. В этот час его выступление смотрят («прямую трансляцию ухода») только жители крайних климатических зон.
Скамья на остановке блестит от дождя. Сидит на ней, мнёт её пальцами не простой гражданин, но уже не главный, а просто, пожилой 66-летний мужчина. Некому встать за спиной с зонтом. Его коллега сказал бы, что это не по-королевски как-то.
Никто не приглашает вас сидеть в тюрьме. Поставьте кирпич на кирпич и загляните сквозь решётки с улицы. Прислушайтесь. Это новая пристройка. В тишине чётко раздаются шаги. Фоном для торжественной поступи слышна ещё походка с боку на бок, её звуки неясные лишены красивого ритма. Шаги принадлежат узнику, несерьёзному, склонному к работе на публику молодому человеку. Кончился солнечный тёплый день 29-ое октября. Дверь скрипнула не хуже флейты, а человек, которого толкнули в спину, подумал: большая капля чистого горного хрусталя скинута вандалами с крыши пятого этажа. Эта метафора всей испорченной биографии. Чернобородый мальчик лет десяти как кажется на первый взгляд.
Колинз сел на топчан и поджал ноги, держа руками колени, уставился в потолок. Никто бы не посадил сюда Колю Канибуту в десятилетнем возрасте – убоялись бы нарушения прав ребёнка. Но это минутная слабость, просто нужно время, чтобы успокоиться. Тишина в его голове длилась ровно столько, как если бы пробежала пробудившаяся кошка, зевнула и убежала.
– Колинз! – Кричали ему со двора времён 70-х, чтобы выбежала худоба черноголовая и ответила голосом пылесоса марки «Буран»: а-а-о-о-у-у-о!
– Колинз, найди червонец! – Так он отметил в памяти наступление юности.
– Ох! – Произнёс бородатый мальчик, досадуя на печальные воспоминания. Поискал по углам мышей, обознался на рваную тряпку в углу с парашей. Камера размерами просторная, партия уголовников ещё в пути, стены не покрыты наждачным слоем штукатурки. Окна пока не засижены мухами. Пора справить новоселье!
– Темницы рухнут! – Продекламировала камера. И в поддержку классических строк он ударил в обе стены изо всех сил. После чего глазок закрылся чьим-то органом зрения.
– Тихо там!
– Спасибо, друг! И то, правда, ещё обувь собью. А могут меня казнить?
– Панику не наводи, отсидишь свои пятнадцать суток и гуляй! Тоже мне Чикатило.
– Кто, я?! – Колинз лежал на кровати и очищал ноздри. Так, чтобы наблюдателю, пришлось скривиться и бороться с тошнотой. – Я украл колечко у шлюхи, а ведь она лишила меня бесценной вещи, девственности, в чём признался и расписался как дурак.
– Да плевать мне, знаешь, я не попа, я не поп. – Ответил глазок.
– Да уж, не священник. Ты палач!