Взгляд, брошенный искоса – больше мне ничего не осталось. Быстрый, как скользнувший из-под листвы солнечный луч, внезапный, как порыв ветра. Всё остальное я тоже помню, всего-то год прошёл. Но лицо, голос, руки, улыбка запечатлелись в памяти плоско, как на фотографиях, где не может быть объёма и запаха. Сохранился живым только взгляд Норы – единственной женщины, которую я, страшно и странно сказать – любила.
Я никогда не интересовалась квир-культурой. Для меня это было что-то заоблачное, и когда знакомые выражали свою неприязнь или отвращение к «не таким», я спрашивала:
– Какое вам до них дело-то? Или вы часто с ними общаетесь?
Конечно, никто не общался – ни часто, ни даже изредка. Мой круг знакомых включал людей интеллигентных и скромных, иногда, впрочем, раздражавших меня своей правильностью. Революционеркой я не была, но отдельные слова, поступки и бытовые мелочи возмущали. С каждым годом – всё сильнее, что закономерно, характер ведь портится с возрастом. Мой муж Максим, например, терпеть не мог любого отступления от нормы. Видя по телевизору молодых людей с татуировками, смелым пирсингом или необычным цветом волос, он каждый раз восклицал:
– Вот придурки!
Ещё хуже бывало, если он замечал подобного человека на улицах нашего города, не слишком, честно говоря, изобилующего эпатажными персонами. Он хватал меня за руку и говорил так громко, что оборачивались сразу несколько окружающих:
– Смотри, ну и уродина!
Однажды бритоголовый парень с татуировкой на затылке бросился в драку, и Максим, конечно же, победил. Бритому хватило двух тычков, чтобы он оставил попытки защитить свою честь.
– Ты реагируешь, как неумный подросток, – пыталась я воспитывать супруга, – неужели надо объяснять, что каждый человек имеет свой взгляд на мир?
Он безапелляционно заявлял, что эпатажная внешность свидетельствует об отклонениях в психике, что «таких надо закрывать на месяц-другой в диспансере». В общем, гнул свою медицинскую линию, хотя работал не психиатром, а хирургом.
Я не одобряла высказываний Максима, и вздрагивала от омерзения, когда мои родители говорили: «чурки», «жиды», «чернота» – для них представители иных национальностей тоже были квир, фрики, второй сорт.
Люди выдумывают ненависть к непохожим, чтобы облегчать свою жизнь, поняла я уже впоследствии. Ненависть защищает от мира, как броня. Они неуязвимы, а я потому и пала от взгляда Норы, что не надела вовремя доспехов.
Внешность Норы была совершенно обычной. Мой муж не обрушил бы своей нетерпимости на такую девушку, вообще внимания не обратил бы. Она шла мне навстречу, осторожно, стараясь не попадать каблуками в просветы между чугунными завитушками наших удивительных ступенек. Лестницу ковали вручную двести лет назад – для здания дворянского собрания. Тогда барышни каблуков не носили. Они являлись на балы в атласных туфельках.
– Девушка, вы к кому? Библиотека закрывается, приходите завтра.
– Мне бы поговорить с директором, – сказала она, подняв лицо.
Её взгляд коснулся меня – как луч, ветер или необычный аромат. Ничего сверхъестественно красивого, никакой магической энергии. Я сама не понимаю, почему удивилась, замерла на секунду, а потом сказала:
– Директор – это я. У вас что-то срочное?
– Очень! – воскликнула она.
Понимая разумом, что ничего срочного не может быть в библиотеке в десять часов вечера, я, тем не менее, пригласила:
– Пойдёмте в кабинет. Может быть, я смогу вам помочь.
– О, спасибо!
Нора догнала меня, и я почувствовала яблочный запах её духов. Совсем неподходящий запах, девушка с ног до головы в чёрном, черты лица классические, и вдруг – детски-кокетливый яблочный запах.
– Извините, пожалуйста, что задерживаю, – быстро заговорила она, едва войдя в кабинет, – я пишу курсовую. Очень редкая книга нужна, преподаватель настаивал, чтобы я использовала её, даже если придётся выписать из другого города…
Уже по темпу речи и тону голоса можно было догадаться, что за девушка стоит передо мной. Беззастенчиво капризная, уверенная в том, что мир создан для неё. Максим добавил бы любимое медицинское: «истерия на фоне хронической неврастении».
– Что ж, я сейчас посмотрю в фондах, – сказала я.
И включила компьютер.
Должен ли директор областной научной библиотеки исполнять прихоть опоздавшего посетителя? Конечно, нет. И даже не взгляд Норы тому причина. У меня было очень плохое настроение в тот вечер. Алфёрова из отдела технической литературы сообщила радостную новость – она беременна. Третьим ребёнком, на тридцать восьмом году жизни. Весёлые голоса и смех сотрудниц звучали для меня дьявольской какофонией. В моей библиотеке (я привыкла называть её «моей») все сотрудницы имели детей. По одному, по двое. В прошлом году ушла в декрет девятнадцатилетняя Прошина, устроенная младшим референтом по просьбе моей свекрови. В этом году возвратились из декрета двое. Теперь Алфёрова. Без детей осталась только я.
Мама говорит – не стоит впадать в отчаяние по этому поводу. Тебе только тридцать три. В нашей семье все поздно рожают. Ведь ты здорова.
