В палате погасили верхний свет и зажгли три мрачных рефлектора. Руднев подвинул стул к дальней койке, но долго не садился. Он пристально смотрел на монитор, в котором распускались пестрые нити.
– Илья Сергеич, вы тут будете? – послышалось сзади.
Руднев обернулся. За дежурным столиком под горящим колпаком лампы работала сестра.
– Я выбегу ненадолго, можно?
Он кивнул, и медсестра вышла в коридор. Сквозь стеклянную стену Илья видел ее довольный профиль, следил, как она распустила волосы и, закусив шпильки, снова собрала их в ком. Оставшись один, Руднев тяжело опустился на стул, ссутулился до острых позвонков и принялся гладить руку ребенка, неподвижно лежащего под простыней. Это был мальчик четырех лет с крохотным несчастным лицом.
Под стиснутыми веками Руднев видел истекший день и последнюю свою операцию.
Вот он включает наркозный аппарат, проверяет подачу кислорода. Маша раскладывает на столике катетер, переходники, ларингоскоп.
– Все собрала? – спрашивает Илья медсестру.
– Какую трубку готовить?
– И откуда мне знать? Ты видела пациента? И я нет.
Маша, юная и звонкая, с розовыми от волнения щеками, ждет еще и еще глубокого голоса врача. «Она молодец, – думает Илья. – Вечно молодец. За что гоняю?»
– Возьми пятый размер и четыре с половиной, – холодно говорит и уходит.
Вот он летит по коридору к шумному свету приемного отделения. Его встречают санитар и травматолог. И Заза – хирург. Лысый, страшно бровастый. Илья подходит к нему и протягивает руку.
Слышна сирена. Звуки все ближе. Раздается резкий хлопок отскочивших от каталки дверей. В приемное вваливается бригада скорой.
На носилках – ребенок. Он без сознания. Липкий пот на лбу, губы густо-синие. Руднев сжимает вялое запястье мальчика и чувствует, как от холода детского тела, от тишины его пульса внутри него самого разгоняется сердечный бой и в голове, такой вдруг чистой, строятся мысли.
Ребенок хрипит, вдох его частый.
– Почему не интубировали? – спрашивает Илья, роняя голову мальчика набок.
– Так некому было! – отвечает фельдшер, щуплый, легкий парень с редкою бородкой. Кажется, не он гонит каталку, а каталка несет его за собой. Фельдшер торопится, теряет слова.
– Травма… живота. Кровит внутри. Давление…
– Давайте сразу на стол! Какая операционная готова? – спрашивает Заза.
– Везем в третью, – отвечает Руднев.
– Как угораздило?
– Сбили. На московской трассе.
– Что он там делал? – Заза глядит на фельдшера из-под недобро сошедшихся бровей.
Бородка у парня дергается.
– А мне откуда знать?
Колеса скользят с металлическим шелестом.
– Как зовут? – спрашивает Илья после всеобщего молчания.
– Чего докапываетесь? Мы привезли – вы разбирайтесь.
Заза теснит Руднева плечом:
– Илюх, на твоего похож, да?
Каталка заезжает в лифт. Заза поворачивается к фельдшеру и говорит через смыкающиеся двери:
– У него такой же был. Один в один.
Лифт тянет каталку на второй этаж.
Илья в маске. Пациент переложен на операционный стол. Звуки аппаратные: туи-туи. Маша цепляет датчики ЭКГ и сатурации, трещит упаковкой интубационной трубки.
Илья наклоняется с ларингоскопом над запрокинутым детским лицом. Волосы золотые – пух. Глазки под веками, знает Илья точно, – сизые.
– Широко.
Маша дает меньшую трубку. Слитый с анестетиком кислород заполняет легкие.
Сестра лаборатории ждет, когда Руднев поставит центральный катетер. Илья с иглою висит над ключицей ребенка. Сестра семенит к нему, забирает шприц с кровью.
Входят хирурги – несут перед собой руки. Заза и с ним второй, толстяк с физиономией, стянутой маской, и воспаленным увесистым лбом.
– Можете, – говорит Илья неподвижным голосом и фиксирует интубационную трубку.
Особенно тихо. Туи-туи. Заза делает долгий разрез. Из брюшины через сечение потоком прорывается скопившаяся кровь. Кожа, белая, как просветы среди ветвей, тонет под бурым и красным. Кровь стекает по простыням, льется на пол. Кисло пахнет рваною кишкой. Маша кидается помогать. Звенит лотками санитарка. Лотки полны скользких сгустков. Заза держит руку внутри пациента. Он нашел источник кровотечения, он тащит селезенку.
– Четвертая отрицательная, – объявляет сестра, щелкая дверью. – Четвертая отрицательная!
– Что по банку?
Не было, помнит Руднев.
– Нету у нас! – говорит сестра.
– Запрашивай со станции. Реинфузия невозможна. Шестьсот миллилитров, – прочным тоном говорит Илья.
Его стерильный взгляд сторожит приборы. Строчит нить пульса. Давление такое, что кардиотоники не выручают. Мальчик ухудшается.
Руднев смотрит на время. В голове его вертится очевидное: ни в трепете лезвий, ни в препаратах, бегущих по венам, без четвертой отрицательной спасения нет.
Заза работает в ровном темпе: грубо оттаскивает, фиксирует, берет новый скальпель. Маска ходит от дыхания, очки сползают с крутой переносицы. Второй хирург пыхтит рядом. От напряжения он уже пунцовый, как говяжий ломоть на углях.
