Каждый день мы осознанно или нет делаем выбор, который определяет, какой будет наша жизнь. Каждая история, рассказанная в книге, это отражение принятых решений каждым из героев.
Во всем, что происходит с нами – мы и причина, мы и следствие. За причиной – характер,
настроение. За следствием – непонимание, неверие, непримиримость, злость, отчаяние… – и… примирение.
Несдержанность приводит ко всякому многому, порой к непоправимому.
Некомпетентность и самоуверенность сталкивает лбами с немалыми последствиями.
И сегодня, шаг за шагом, мы строим – завтра. С нами происходит именно то, что свойственно – только нашему характеру, амбициям и реакциям на события.
Посвящается Марине «Неугомонный мой сверчок»
Дина повернула голову на скрип входной двери. Перед ней стояла высокая девушка с прямой осанкой. Красивые глаза. Густая копна каштановых волос, шпильками уложена сзади.
– Здравствуйте. Марина.
– Дина. Здравствуйте.
Дина про себя отметила, их объединял уставший взгляд. Марина подошла к кислородному кювету, – Такой крохотный. Он не доношенный? Вас из роддома перевели?
– Да.
Пожалуй, в них было еще одно общее – они привычно не сюсюкали детей.
– Моему Ванечке полгода. Он сейчас в процедурном, а меня отправили в палату. Он родился здоровым и ни разу не болел. Однажды вечером у него поднялась температура. Сказали менингит. Взяли пункцию. Теперь он не сидит-не ползает, не смеется, не тянется ручками, ни на что не реагирует. Днем и ночью издает звук, врачи его называют «мозговой вой». Уговаривают, сдать в дом инвалидов, говорят, больше в себя не придет. Но, я не верю. Этого не может быть. Ванечка сильный.
Дина слушала ее ровный голос и из рванных предложений ничего не понимала. Что значит неправильно взяли пункцию и уговаривают сдать ребенка?
– Мамочка, принимай сына. – Медсестра положила малыша на кровать. – Скоро обед, мамаши.
На кровати лежал крупный ребенок. Если не издаваемый им утробный звук, Дина не поверила бы, что он болен.
– Ванечка, мой родной. – Марина наклонилась к сыну, поцеловала, погладила лицо, прикоснулась губами к его ручке, повернула ладошки вверх, вдохнув в себя их запах. – Ты, мой богатырь. Скоро весна, мой хороший, и ты встанешь на ноги. Я верю. Я знаю это.
– … Летом будем жить на даче, мой дорогой. С дедушкой будешь ловить рыбу и раков. – ласково шептала Марина.
– … Дедушка купит тебе велосипед. Какого цвета ты его хочешь зеленый- синий? Будем с тобой наперегонки ездить на даче, во дворе, по проспекту. О, ты даже сам на нем будешь ездить в садик. Ты же, пойдешь в садик? – говорила, спрашивала, утверждала Марина.
– … Когда подрастешь, пойдем на лыжах. – мечтала она, наблюдая за хлопьями вальсирующих снежинок.
– … За кустами с крыжовником папа построит тебе шалаш, нет мы лучше поставим индейский вигвам, головы украсим перьями, а бабушка сошьет тебе набедренную повязку. Она безустанно ходила с ним по палате, баюкая в пол голоса пела «за печкою поет сверчок… угомонись, не плачь сынок… вон за окном морозная… светлая ночка звездная…» ее пение было переполнено неизмеримой любовью. И каждое слово резало безысходностью. Ванечке, врачи не предвещали ничего хорошего.
– Дина, извини, я слышала, к вам из Алма-Аты едет профессор из института педиатрии. Прошу, пусть он посмотрит и Ванечку. Ведь Ванечка родился здоровым, просто не удачно взяли пункцию. Я умоляю тебя.
На нее смотрели глаза полные слез. Дина взяла ее руки. – Конечно он посмотрит и Ванечку, и других детей.
Не сговариваясь, они заплакали. Едва переступив двадцатилетие, они враз повзрослели с обрушившейся на них бедой.
Дина подошла к Марине, стоявшей у окна, и обняла ее за плечи, – Тебе надо в горздраве встать на очередь.
– Нас не поставят. Профессор сказал, шансов нет, даже ничтожно малого, даже одного процента. Нам не дадут занять чье-то место. Мы безнадежные. – Она, села рядом с кроваткой сына, – Ванечка, малышочек мой. – Безжизненный голос был сух и пуст.
Дине пора в аэропорт, но она не решалась оставить Марину. Сын лежал в кислородном кювете машины «скорой помощи». Они улетали на лечение в институт педиатрии.
«Мы безнадежные» беспощадно закрутилось в голове, зажужжало в ушах, немотой проносилось языком под небом. Казалось, от слова не избавиться.
Марина. Высокая. Гордая. Вдруг опустились ее плечи. Тело содрогнулось в немом молчаливом рыданье. Она выпрямилась. Одернула юбку. Подошла. И безнадежность повисла в воздухе. Безнадежность зажила своей жизнью. С каждой секундой набирая силу. Это – ВСЕ. Безнадежность не давала им шанса, даже «ничтожно малого», как сказал профессор, даже вот такого крохотулечно-маленького, но все-таки одного процента. Это – ВСЕ. Безнадежность зазвенела в тишине палаты. Безнадежность засвербела сердце. Вкралась в глаза. И глаза безнадежностью смотрели на все – на мир, реальность, на завтра, на бесперспективность. И казалось, твоя жизнь – это немота звуков, немота движений.
Они смотрели друг на друга. И эти уже не беззаботные молодые мамы, взявшись за руки крепко сжали хрупкие, тонкие кулачки.
– Дина. Вы только выздоровейте за себя и за нас с Ванькой. Не сдавайся и не сдай его. Я не сдамся и не сдам его. Мы вместе до конца. Даю слово, и ты дай слово.
