В животе у мамы Гали было мягко, тепло и совсем не мокро. Я слышал звуки снаружи. Они меня пугали. Постепенно я начал понимать человеческую речь, но мир снаружи оставался для меня загадкой.
Я не хотел рождаться и упирался, как мог. Потом услышал, что меня хотят тащить щипцами. Я не представлял, что это такое, испугался ещё больше и решил выйти сам.
Снаружи было очень светло и холодно. Всё расплывалось перед глазами. Меня стали шлепать. Я заорал от обиды. Но все только обрадовались. Я орал пока меня мыли и заворачивали.
Потом меня унесли и положили на жесткий стол. Надо мной наклонилось какое-то расплывчатое чудовище. Это была мамина знакомая акушерка – тётя Надя. Она сказала противным голосом.
– Доходяга, а орет, как слон…
– Да-а… Бо-а—и… Бо-бо… и-и хо-о-лод- на-а… – попытался сказать я. Голос ещё плохо меня слушался.
Она ойкнула и наклонилась ещё ниже.
– Что?
– Ма-а.. где-е?..– спросил я.
Тетя Надя от меня шарахнулась и, судя по звуку, грохнулась на пол. Правда, быстро вскочила и убежала. Тут же привела кучу людей в белых халатах и стала вопить, что я говорящий. Я растерялся и молчал.
Все посмеялись и ушли. А тётя Надя сказала, что я – странный ребенок, и все со мной ещё наплачутся. Так я узнал, что не бывает говорящих младенцев, и мне лучше пока помалкивать. Вдруг мама тоже испугается.
С мамой вообще было хорошо. Тепло и спокойно. А такого вкусного молока, как у неё, я больше никогда и нигде не пил. Мы лежали с ней рядом в большой светлой комнате. Она пела мне песенки и так приятно гладила пальцем по щеке.
Я думал, мы всегда будем вместе. Но через пять дней нас выписали домой. Маме сказали, что в целом я здоров, хотя не добираю в весе, и меня надо показать окулисту.
К тому времени я уже научился немного фокусировать зрение и мастерски выкручиваться из пеленок, хотя руки и ноги ещё плохо слушались.
Мы приехали домой на такси. Нам помогала мамина подруга Кондрашова, потому что папа Валера работал дальнобойщиком и застрял на своей «фуре» где-то в Польше.
Я уже знал, что не один ребенок в семье. У меня две сестры и брат. Мама часто спрашивала по телефону: «Ну, как там мои обезьяны?..» Мне было интересно на них посмотреть.
Когда мама принесла меня домой, вокруг запрыгали и заорали три обезьяны. Старшей сестре Полине тогда было тринадцать, младшей Дашке – девять, а брату Юрику – шесть.
Мама положила меня на диван и ушла с Кондрашовой на кухню. Обезьяны вытаращились на меня, как на неудачную покупку.
У Полины тогда были разноцветные волосы и синие ногти. У Дашки – две косички с бантиками, у Юрика – волосы дыбом и синяк под глазом. Я уставился на Дашку, она мне показалась самой адекватной. Дашка усмехнулась.
– Чё зыришь? В штаны напузыришь!..
Все трое заржали. Полина разочарованно вздохнула.
– Лучше бы девочка…
Юрик презрительно сморщился.
– Правда, что ли, других не было?
– Сгоняй, поменяй… – предложила Дашка.
– Пусть мама поменяет. Этот такой урод…
– Придурок, младенцы все такие! Красные и сморщенные… – заявила Полина.
– Не-а. Я такой не был…
– Ага. Ты был ещё страшнее… – сказала Дашка.
– Не ври!.. – обиделся Юрик.
– Точно. Страшный и тошнотный… – подтвердила Полина.
Дашка заржала.
Юрик хотел зареветь, но вместо этого стукнул Дашку.
– Ты сама страхуила!..
– Что?!..
Даша с размаха шлепнула Юрика. Он хотел стукнуть её ногой, но Дашка увернулась и Юрик попал по коленке Полины. Полина ругнулась и дала по подзатыльнику обоим. И тут они все втроем стали бить друг друга.
Мама прибежала с кухни и прекратила драку.
– Вот всегда они так!.. Не скажешь, что родные. Хоть водой разливай… – пожаловалась Кондрашова.
Она здорово намучилась, потому что сидела с обезьянами пока мама была в роддоме. Все начали орать и жаловаться наперебой. Мама слушала, морщилась и кивала.
– Мы есть-то будем?.. – спросила наконец Кондрашова.
Все разом успокоились и ушли на кухню. Про меня, кажется, забыли.
Я лежал, смотрел в потолок и понимал, что жизнь моя легкой не будет.
Через два дня примчался папа Валера с ящиком пива и тремя хризантемами.
– Ну, где мужик? Где мой пацан? – радостно заорал он с порога.
Папа Валера был огромный как шкаф. В комнате запахло табаком и мотором. Лицо у него было квадратное, румяное и улыбающееся. Я тоже попытался изобразить улыбку.
Папа Валера уставился на меня и постепенно перестал улыбаться. Подошла мама, прижалась к нему.
– Лапочка, да? – с нежностью глядя на меня, спросила она.
– Да-а… – неопределенно сказал папа Валера. – А чего это у него один глаз на вас, другой на Арзамас?
– Выправится, – сказала мама, – маленький ещё…
– Ага, мелкий совсем… – вздохнул папа. – Задохлик…
– Представляешь, Надька сказала, он умеет говорить. Прям словами. Обалдеть, да? – затараторила мама. – Мы, конечно, поржали… Но мне кажется, он будет жутко умный. Этот, как его… вундер-киндер…
