1
В субботу Ксения была в дурном настроении уже с утра, однако Вязигин, её муж, по-настоящему встревожился в связи с этим только после обеда, когда увидел её, готовую к их совместному выходу из дома. Ему сразу бросился в глаза её чрезмерно накрашенный рот. Очень яркая помада – рдяная, жирная, глянцевитая, как масляная краска, – была намазана слишком густо и широко, сделав губы её огромными, как у вампирши после кровавого пиршества. Неприятно удивлённый, он всмотрелся в лицо жены, силясь понять, что ожидает его сегодня.
– Ну что же ты медлишь? – закричала она, сразу вскипая гневом. – Шевелись поскорее!
Он понял, что предстоящий, давно запланированный «культпоход» на новый фильм «Милый друг» в кинотеатре «Формула Кино», что в торгово-развлекательном центре «Европейский» возле Киевского вокзала, может обернуться для него нервотрёпкой. По опыту он знал, что в подобном взвинченном состоянии Ксения способна поминутно шпынять его, придираясь то к одному, то к другому. И ещё она, конечно, не оставит в покое свой страшный рот, но время от времени будет приводить в движение это подобие чудовищной присоски на своём лице, то вытягивая её в трубочку, словно для жеманного поцелуя, то раздвигая в отталкивающей гримасе, обнажая при этом свои бледные розоватые дёсны и крупные, тщательно ухоженные зубы. По всей видимости, она будет делать это не только из-за слишком отчётливого, неприятного ощущения присутствия на губах избыточного количества инородного вещества, – нет, это у неё ещё и признак раздражения, которое она постарается как-то выплеснуть. А чем вызвано оно – бог весть…
Впрочем, одно было совершенно ясно: она будет вымещать ему какую-то непонятную, ещё невысказанную обиду. Но ближе к ночи, может быть, уже в постели она, конечно, огласит его вину. Если же сейчас прямо спросить её о том, что тревожит её, или хотя бы о том, что случилось с её ртом, то объяснение прозвучит, несомненно, самое уклончивое: мол, ничего, просто надо торопиться, чтобы не опоздать. А в том, что помада заходит за контур губ, нет ничего необычного, сейчас многие так делают…
Самое горькое для Вязигина заключалось в его уже давней догадке о том, что за всеми обидами на него, которых у Ксении всегда было много, самых неожиданных и абсурдных, неизменно таилась главная, одна и та же на все времена: всё дело, конечно же, в его недостаточно высокой платёжеспособности. Хотя после недавнего переезда в Москву он зарабатывал в качестве доцента столичного вуза, пусть и не слишком высокого в российском рейтинге, очень хорошо по меркам их родного Ордатова. Впрочем, Ксения, трудившаяся в «Бизнесбанке» в качестве пиар-менеджера, вносила куда более существенный вклад в семейный бюджет.
Их совместный доход и по столичным стандартам позволил бы им считаться принадлежащими к среднему классу, – но только при условии обладания собственной московской квартирой. А приобрести её они пока не решались. Первоначальный ипотечный взнос они ещё потянули бы, но ежемесячные крупные платежи в течение многих лет представлялись бременем слишком тяжким и опасным. Мало ли что может случиться за долгий срок… К тому же почти все их деньги уходили на жизнь. Не так-то просто было содержать семью в Москве, да ещё один или два раза в год выкраивать средства на отдых на недорогом зарубежном курорте, чтобы Ксения, как все успешные люди, могла выложить свои заморские фото в Инстаграме и Фейсбуке…
Вязигин давно понял, что Ксении очень хочется утвердить свою принадлежность к столичному среднему классу, а ещё предпочтительнее – к «светскому обществу». В этом он снова убедился на днях, прочитав очередной пост в её «живом журнале». Там она, основываясь на свежих летних впечатлениях, глубокомысленно рассуждала о том, что в Москве должно считаться «комильфо» и «не комильфо». В частности, «как-то не комильфо», по мнению благоверной, было загорать в окрестностях столицы на общественных пляжах, возлежа «афродитой» по соседству с обычными для таких мест дымными мангалами. Сначала, ещё не осознав печальную сторону своего маленького открытия, он едва не прыснул со смеху. Надо же, «комильфо»! Эта провинциалочка, совсем недавно попавшая в столицу, уже рассуждает, как щепетильная аристократка XIX века, вроде какой-нибудь Кити Щербацкой из классического романа!
Но затем он призадумался и погрустнел. Если Ксения на самом деле хочет слыть столичной «светской» дамой, то, разумеется, ни в коей мере не может удовлетвориться своим нынешним положением. А ведь она всерьёз претендует на некий аристократизм, это видно хотя бы из того, как подчёркнуто высокомерно держится она с незнакомыми и как настойчиво при каждом удобном случае напоминает его приятелям о том, что фамилия у неё не такая, как у мужа, а собственная, девичья: Раздорская. Можно подумать, что её прародитель был русский дворянин или польский шляхтич. Однако Вязигин подозревал иное: её «родоначальник» происходил из местечка в черте оседлости…
Она, конечно, злится на него за все бесчисленные унизительные ухищрения, на которые вынуждена идти для того, чтобы выглядеть «комильфотной» и успешной в глазах своих новых московских знакомых и куда более многочисленных старых ордатовских, жадно ищущих в социальных сетях вести о её достижениях. Вот и сейчас она явно переживает из-за того, что после трудных поисков какого-то выразительного дополнения к своему образу скромной молодой дамы в розовой плюшевой куртке с капюшоном и слишком уж банальном джинсовом костюмчике вынуждена в очередной раз делать выбор в пользу светозащитных очков в огромной пластмассовой оправе, похожей на роговую. Этот «винтажный» аксессуар, не слишком уместный для октября, считался вроде бы модным, но Вязигин видел его у жены и в прошлом году, и даже, кажется, в позапрошлом. И, разумеется, только от отчаяния, от невозможности сотворить со своим обликом что-то более достойное она могла так вызывающе накрасить рот…
