– Мам?!
Тишина. Странно. Он кинул книжки на тумбочку, повесил куртку. Свет горел на кухне и в зале, но никого из родителей не было. А может, кто-то вернулся с работы, но вышел, например, к соседям или в магазин, а свет не выключил? Но тут он вспомнил, что сам не стал выключать, когда пошел в библиотеку, страшно не хотелось возвращаться в темную квартиру. Внутри неприятно похолодело: а если бы раньше пришел отец… Марк живо представил себе нудный разговор об экономии электричества и стоимости лампочек…
Марку было тринадцать, и он прекрасно знал, что электричество стоит копейки, да и замена перегоревшей лампочки не разорит семью. И ладно бы отец получал гроши, но он работал заместителем председателя городского суда, мать трудилась в отделе кадров мостостроительного треста, с окладом немногим меньше. У них даже имелось два из трех атрибутов удавшейся жизни: квартира и машина, дачи только вот не водилось, но не из-за отсутствия средств. Просто глава семейства не хотел связываться со строительством или покупкой, дача ему на фиг не была нужна, впрочем, как и многое другое.
Потом, правда, дача появилась, но именно в тот момент, когда жизнь стала рушиться, будто эта несчастная дача могла все исправить. Нет, конечно, заведена она была не для исправления, а для создания иллюзии, что как раз ничего и не рушится, наоборот, идет процесс созидания, дача вон строится. Да какая там дача! Всего лишь плохо разработанный участок с недостроенным срубом. По крайней мере, так выглядело это место, когда он последний раз там был. И он понимал – это уже не достроить и не разработать.
Стоит ли сейчас сруб пять на шесть метров, которому они крыли крышу оцинкованными стальными листами, или сгнил, сгорел, или растаскали его на бревна, или кто-нибудь достроил и пользуется? Марк ничего не видит из космоса. У Google Earth это место на поверхности планеты (56°50′ 22.48'' N 106°04′ 26.62'' Е) в недостаточном разрешении: участки в шесть соток просматриваются хорошо, кое-где видны строения, но не четко, и к тому же Марк забыл, какой участок принадлежал им – где-то с краю, чуть повыше на сопке, предпоследний ряд, или последний через дорогу, или ниже… нет, Марк уже не вспомнит, но если приедет, то найдет… там у них росла клубника, картошка и малина.
Выключил свет в зале и на кухне, оставил только в прихожей. Прошел к себе, щелкнул выключателем. У него была самая мощная во всей квартире лампочка – двухсотваттная. Далась она ему тяжело. Когда отец увидел это сияние, то начал орать – куда такая, да мы столько света нажжем! Благо мать была рядом – он же постоянно читает, и так у него уже зрение минус два с половиной, ты хочешь, чтобы оно еще больше село, сейчас зима, уже в шесть темно. Отец, конечно, не хотел, чтобы зрение у сына село, поэтому смирился. В первый же вечер лампочка начала плавить пластмассовую люстру. Марк забеспокоился: снимать люстру не хотелось, она ему нравилась, а жить с голой лампочкой – нет. Но пластмасса, немного помявшись, сумела приспособиться, застыла, утратив свою изначальную эластичность, и больше формы не меняла.
Собственных книг у Марка было немного, все они умещались на двух полках, которые он сделал своими руками и повесил над столом. Полки были так себе, книги тоже, но рядом была библиотека, где среди стеллажей можно было даже заблудиться.
На нижней, рядом с красным камнем, напоминающим приплюснутое куриное яйцо, вот уже полгода обитал украденный «Опрокинутый мир» Кристофера Приста. Умыкнуть книгу из библиотеки оказалось легко, гораздо сложнее было отважиться открыто поставить ее на полку, что называется, легализовать – на обложке у нее стоял номер из двух рядов цифр, как у дроби, а на семнадцатой странице библиотечная печать. Как объяснить, почему Прист так сильно загостился? Ничего лучшего, кроме: снова взял, перечитываю – в голове у Марка не имелось. Однако зря он переживал и готовил отмазку, никто на книжку внимания не обратил.
Как всегда после возвращения домой Марк взял камень и погладил его. Марк не помнил, откуда и когда он у него появился, казалось, что он был у него всегда. Камень имел свойство время от времени куда-то исчезать, но потом счастливым образом находиться. В камне было просверлено отверстие; вероятно, он служил кому-то украшением. Марк пару лет тому назад продел суровую нитку и повесил его на шею, выйти же на улицу в таком виде не решился, но нитку вынимать не стал.
На столе лежал прямоугольный кусок пятимиллиметровой фанеры размером с книжную страницу. С горем пополам вчера он сумел отрезать его от большого неровного куска, принесенного с соседней стройки летом. Пилил маленькой тупой ножовкой, купленной отцом для распила костей, более подходящей дома не было, так как у отца, по словам матери, руки не из того места росли. Что бы он ни делал руками, хотя делал он ими что-либо очень редко, все выходило криво и косо, так что держать приличные инструменты смысла не имело. Была вот эта ножовка, молоток, отвертка и пассатижи, ах да, еще топор, вечно спадающий с топорища. Перед употреблением отец замачивал его в ведре с водой, но это слабо помогало. Нельзя сказать, что и у сына руки росли из нужного места, но, по крайней мере, он старался. Но с такой ножовкой… срез получился неровный, а в нескольких местах фанера отщепилась. Хорошо, что в коробке с этими жалкими инструментами нашелся клочок крупной наждачной бумаги, кое-что удалось зашлифовать, но все равно края выглядели отвратительно. Да ладно бы только края, проблема была гораздо серьезней.
