Зеркало возили за халифом Муннаром повсюду.
Большой, в охват мужских рук овал начищенного до блеска серебра, вставленный в раму красного дерева, был бережно возложен на ковры и укрыт драгоценным бархатом. Повозку с ним в центре обоза тянули два смирных вола.
В повозке также везли десяток мешков мельчайшего белого песка и старую Зейнаб. И Зейнаб, и песок ценились халифом на вес золота, и горе было тому, кто осмелился бы на них покуситься. Пальцы и ладони у Зейнаб были мягкие и невесомые, как пух. О, любое прикосновение их к лицу недостойного было волшебно и сладостно. Одно прикосновение – лучше, чем ночь с наложницей. Два – лучше, чем сто ночей.
Пальцы и ладони Зейнаб чистили зеркало каждый вечер, когда халиф и его люди останавливались на отдых.
Так случилось, что халиф собирал земли в прежний халифат.
Двуличный Рахим-Оолдоз, одновременно любимый дядя и визирь, взял власть в Дохне, пока Муннар совершал хадж в земли предков на севере.
Верные визирю нукеры огнем и саблей прошлись по благословенному краю от оазиса Эль-Мукр до гор Чакрадаг, смутил умы клич: «Ханства – всем! Без халифа!», жадные мысли змеями вползли в головы наместников провинций.
И не стало порядка, мытари возвращались в Дохну пустые, а многие вовсе не возвращались, разбойные люди сели на караванных путях, указы халифа, оплеванные, желтели на столбах. Затем вспыхнуло восстание дехкан в Прачонге, Кеба объявила себя Великим Ханством Кеба, Кемайя – Ханством Кемайя, Рахим-Оолдоз сбежал от взбунтовавшейся городской стражи и по слухам, которым цена – горсть кизяка, скрылся в пустыне.
Отряд халифа был мал – всего двести сабель, обоз – длинен, а путь в Дохну проходил через взбудораженный и обезумевший халифат.
Богатый обоз – лакомая добыча в период беззакония.
Ханства – всем! Без халифа! – кричали пески. А там и – бей халифа! – кричали. Или собирались кричать.
Но зеркало…
О, зеркало! Сзади по дереву оправы бежали газели и тигры, и арабская вязь, раскинувшись над ними, сообщала мудрецу: «Сила твоя – в отражении».
Тейше было тринадцать.
Халиф подобрал ее, серую от голода и близкой смерти, недалеко от разоренного аила и вручил старой Зейнаб со словами: «Ты хотела ученицу? Учи!».
Он был коротконог и пузат, халиф Муннар.
Широкие шелковые штаны, высокий тюрбан, злые глазки, тяжелые щеки, пальцы в перстнях – вот и все, что увидела тогда Тейша.
Небо пахло кровью.
Два дня Зейнаб смотрела на нее совой на мышь.
Шуршал песок под ногами и копытами, скрипели колеса повозки, унося Тейшу от знакомых мест и жаркой, страшной памяти.
В повозке было хорошо. Кормили, поили, не трогали. Обоз медленно тащился через солончаки. Засыпала Тейша раньше, чем два рослых багатура из личной охраны халифа осторожно доставали зеркало для чистки.
