Андрей Завадский, Вера Дубина
Введение
Прошлое – это они. И одновременно мы. Это чужая страна[1] – и вместе с тем малая родина, родные пенаты, домашний очаг.
Что скрывается за этой парадоксальной метафорой?
С одной стороны, прошлое, как и любая чужбина, отличается от настоящего: «Мы можем его исследовать, можем изучить его традиции, языки <…> и убеждения, но никогда не сможем стать его частью»[2]. С другой – прошлое всегда конструируется в настоящем: оно отвечает требованиям этого настоящего, отражая наши представления о самих себе. Прошлое, таким образом, одновременно бесконечно далеко от нас – и запредельно близко.
В 2015 году Дэвид Лоуэнталь, автор книги «Прошлое – чужая страна» (1985), издал переработанную – переосмысленную, переписанную, дополненную – версию своего знакового труда[3]. Сохранив основную мысль изначального издания – о фундаментальной инаковости прошлого, – автор тем не менее отмечает, что наши взаимоотношения с историей в XXI веке изменились. Прошлое и настоящее, прежде разделенные нововременной границей, воссоединились. «Чужая страна прошлого <…> кажется все более и более освоенной», – пишет Лоуэнталь в новой версии книги; прошлое становится все более одомашненным, все сильнее похожим на настоящее[4]. События второй половины XX века – разочарование в установках модерна, развитие мемориальной культуры, усилия по диверсификации нарративов и привлечению внимания к прежде маргинализированным социальным группам – способствовали росту интереса к прошлому и расширению его присутствия в настоящем. Цифровая революция последних десятилетий также сыграла в этом процессе важную роль, сделав прошлое гораздо более доступным: одного-двух кликов достаточно, чтобы извлечь ту или иную историю, тот или иной фрагмент прошлого на «поверхность» современности. Более того, с развитием цифровой культуры активное участие в «преобразовании» прошлого и создании его публичных репрезентаций стали принимать «обычные» люди, пользователи социальных сетей и интернета в целом.
Если прошлого сейчас так много и оно повсюду, почему мы назвали эту книгу «Всё в прошлом», а не «Прошлое во всем»? Дело не только и не столько в том, что фрагменты прошлого окружают нас со всех сторон. Эта книга не о том, что настоящего и будущего больше нет, вокруг лишь прошлое, и все, что нам остается, – смотреть на него сквозь пелену ностальгии. Важнее то, что прошлое играет все более решающую роль в нашем понимании себя. Объяснения настоящего и образы будущего все чаще ищутся сегодня именно в прошлом. Составление генеалогических древ, проработка коллективных и индивидуальных травм, историческая политика – все эти тенденции и феномены указывают на то, что прошлое из чужестранца, из Другого превращается в свое, близкое, родное.
Какую роль в этом процессе играет публичная история (public history)?
Перед авторами проектов в области публичной истории всегда стоит сложная задача – сделать прошлое ближе и понятнее современному человеку, не лишая это прошлое сложности и не отказывая ему в инаковости. Выполнение этой задачи затрудняется разными факторами: коммерциализацией культуры, исторической политикой, распространением социальных сетей, умножением «производителей-потребителей» (prosumers)[5] и пр. К тому же индивидуальные акторы, создающие репрезентации прошлого в публичном пространстве, обладают разным уровнем исторического знания и преследуют разные цели, не всегда отвечающие идеалу баланса между понятностью и сложностью. Однако именно такой баланс остается главной мерой как профессиональных практик публичной истории, так и академических исследований в этой области. Таким образом, публичная история как исследовательское и практическое поле призвана, с одной стороны, приближать прошлое к публике, а с другой – (с)охранять дистанцию между ним и настоящим.
ПУБЛИЧНАЯ ИСТОРИЯ КАК ДИСЦИПЛИНА
Институционализация публичной истории началась в 1970-е годы в США[6].
Однако появление понятия «публичная история», разумеется, не означало «открытия» прошлого в публичном пространстве: практики публичной истории существовали задолго до оформления ее в дисциплину. Хотя профессиональные историки так или иначе участвовали в общественной жизни и выступали публично («У историков всегда была публика»
