Читать онлайн полностью бесплатно Роберт Рождественский - Все начинается с любви…

Все начинается с любви…

Роберт Рождественский – один из самых известных русских поэтов второй половины ХХ века. Наряду с Е. Евтушенко, Б. Ахмадулиной, А. Вознесенским и Б. Окуджавой Рождественский вошел в «главную поэтическую обойму» поколения шестидесятников и стал символом «оттепели», эпохи свободы и романтических надежд на светлое будущее.

Книга издана в 2022 году.

Утро

«Приходить к тебе…»

А. К.

Приходить к тебе,
            чтоб снова
просто вслушиваться в голос
и сидеть на стуле, сгорбясь,
и не говорить ни слова.
Приходить,
       стучаться в двери,
замирая, ждать ответа…
Если ты узнаешь это,
то, наверно, не поверишь,
то, конечно, захохочешь,
скажешь:
«Это ж глупо очень…»
Скажешь:
«Тоже мне —
         влюбленный!» —
и посмотришь удивленно,
и не усидишь на месте.
Будет смех звенеть рекою…
Ну и ладно.
        Ну и смейся.
Я люблю тебя
         такою.

Моя любовь

(Из поэмы)

Поэма началась в груди,
грудь разорвать грозя.
Теперь ее,
      как ни крути,
не написать
        нельзя.
Я ею бредил по ночам,
берег ее, как жизнь.
Я на руках ее качал
и повторял:
        – Пишись!
Пишись! —
я требовал,
       но мне
ответил ворох строк:
– Постой!
А был ли ты в огне?
Месил ли
      пыль дорог?
Встречал ли ты в атаке смерть?
Привык ли ты дерзать?
И так ли знаешь жизнь,
чтоб сметь
о ней другим сказать?.. —
Сердце,
а что я знаю?
Ты подскажи мне тихо.
Знаю, что на Алтае
было село Косиха.
Было село —
         я знаю —
крошечного значенья…
В речке вода парная
после грозы вечерней…
Сердце,
     а что я помню?
Лес голубой стеною.
Помню – уходят кони
через село в ночное.
Помню еще я:
         мама
на руки поднимала…
Сердце,
     но это ж мало!
Это же очень мало!
Возле глухой ограды
чуть шелестит отава…
Сердце,
     а может, правда,
я не имею права?
Пусть, затихая,
          песня
будет на жизнь в обиде —
что расскажу я,
          если
очень немного
         видел.
Если мир перед глазами
был на диво мал…
Мы о нем узнали сами
и из сказок мам.
Нам о нем твердили в школе:
чуть ли не с шести
мы учили,
что такое
дальние пути,
что такое гнев и жалость,
что такое честь…
Мы учились.
Нам казалось:
это
  жизнь и есть.
Мы учились,
        а вглядеться —
окажусь я неучем,
потому что,
       кроме детства,
и сказать-то не о чем.
Вновь иди,
       слова ищи
за семью широтами…
Вышли в жизнь товарищи
слишком желторотыми.
Вышли в жизнь романтики,
ум
 у книг занявшие,
кроме
    математики,
сложностей не знавшие.
…Впервые взаправду дорога качала,
впервые мечты повели за собою,
впервые любовь
           подсказала начало
поэмы,
    которая стала судьбою.
Сквозные вокзалы
            и запахи дыма,
гудков паровозных протяжная медь,
слова,
    что я говорил любимой,
мне приказали
          сметь.

«Слова бывают грустными…»

Слова бывают грустными,
слова бывают горькими.
Летят они по проводам
низинами,
пригорками.
В конвертах запечатанных
над шпалами стучат они,
над шпалами,
над кочками:
«Все кончено.
Все
кончено…»

Письмо домой

Мама, что ты знаешь о ней?
                  Ничего.
Только имя ее.
Только и всего.
Что ты знаешь,
          заранее обвиня
ее в самых ужасных грехах земли?
Только сплетни,
которые в дом приползли,
на два месяца опередив меня.
Приползли.
        Угол выбрали потемней.
Нашептали и стали, злорадствуя, ждать:
чем, мол, встретит сыночка
                  родная мать?
Как, мол, этот сыночек ответит ей?
Тихо шепчут они:
            – Дыму нет без огня. —
Причитают:
        – С такою семья – не семья. —
Подхихикивают…
Но послушай меня,
беспокойная мама моя.
Разве можешь ты мне сказать:
                    не пиши?
Разве можешь ты мне сказать:
                    не дыши?
Разве можешь ты мне сказать:
                    не живи?
Так зачем говоришь:
             «Людей не смеши»,
говоришь:
      «Придет еще время любви»?
Мама, милая!
Это все не пустяк!
И ломлюсь не в открытые двери я,
потому что знаю:
           принято так
говорить своим сыновьям, —
говорить:
      «Ты думай пока не о том», —
говорить:
      «Подожди еще несколько лет,
настоящее самое будет потом…»
Что же, может, и так…
               Ну а если – нет?
Ну а если,
      решив переждать года,
сердцу я солгу и, себе на беду,
мимо самого светлого счастья пройду, —
что тогда?..
Я любовь такую искал,
чтоб —
    всего сильней!
Я тебе никогда не лгал!
Ты ведь верила мне.
Я скрывать и теперь ничего не хочу.
Мама, слезы утри,
            печали развей —
я за это жизнью своей заплачу.
Но поверь —
         я очень прошу! —
                     поверь
в ту, которая в жизнь мою светом вошла,
стала воздухом мне,
             позвала к перу,
в ту, что сердце так бережно в руки взяла,
как отцы новорожденных только берут.

Утро

Владимиру Соколову

Есть граница между ночью и утром,
между тьмою
         и зыбким рассветом,
между призрачной тишью
и мудрым
ветром…
Вот осиновый лист трясется,
до прожилок за ночь промокнув.
Ждет,
   когда появится солнце…
В доме стали заметней окна.
Спит,
   раскинув улицы,
               город,
все в нем —
        от проводов антенных
до замков,
      до афиш на стенах, —
все полно ожиданием:
скоро,
скоро!
    скоро!! —
вы слышите? —
           скоро
птицы грянут звонким обвалом,
растворятся,
сгинут туманы…
Темнота заползает
            в подвалы,
в подворотни,
         в пустые карманы,
наклоняется над часами,
смотрит выцветшими глазами
(ей уже не поможет это),
и она говорит голосами
тех,
   кто не переносит
              света.
Говорит спокойно вначале,
а потом клокоча от гнева:
– Люди!
Что ж это?
Ведь при мне вы
тоже кое-что
         различали.
Шли,
   с моею правдой не ссорясь,
хоть и медленно,
           да осторожно…
Я темней становилась нарочно,
чтобы вас не мучила совесть,
чтобы вы не видели грязи,
На следующую страницу
Другие книги автора Роберт Рождественский
Ваши рекомендации