– Парни, – сказал Костя, – если нужен еще коньяк, я сгоняю.
– Это было бы, – говорю, – по меньшей мере великолепно. Только бери сразу две, а то, сам понимаешь.
– Понимаю, – говорит, – как не понять.
Я стоял на скользком грязном холмике, силясь удержать равновесие, и тщетно вслушивался в речи митингующих. Мне было холодно. Вот, думал я, хорошо, что у Швецова сегодня такое бодрое настроение. А то коньяка хочется всем, а пробраться через оцепление и два забора может далеко не каждый. Здесь нужен особый «заряд».
Костя – музыкант. Работает вместе с Петей Наличем. Когда-то он, как и я, учился в МАРХИ. Но, как шутил, будучи студентом этого же вуза мой отец (ныне политический аналитик), МАРХИ ежегодно выпускает сто музыкантов, сорок композиторов, тридцать художников, двадцать скульпторов, пятнадцать писателей, десяток архитекторов широкого профиля и одного инженера по холодильным установкам. Я и мой брат Илья попали в «десятку» архитекторов, Косте же удалось избежать железобетонного гнета этой профессии.
Костя посчитал деньги и растворился в толпе. Илья с Германом затеяли какой-то бессмысленный политический спор. Я ощущал, как тоска и неловкость, вызванные моим присутствием на этом митинге, сменяются покоем и легкой радостью. Видимо, начинала действовать первая выпитая нами бутылка коньяка. Люди вокруг время от времени начинали что-то скандировать. То ли «Путин вор!», то ли «Путин вон!», а может быть, и всё сразу. Послышались призывы к России стать, наконец, свободной. От подобных лозунгов мое настроение стало ухудшаться. Я никогда не был сторонником массовых сборищ, тем более политического толка. За что бы люди ни вздумали бороться, но когда все как один в экстазе… это чем-то похоже на групповой секс, причем, если судить по количеству собравшихся, промышленных масштабов.
– Вот т-ты, Илюх, – говорил Герман, слегка заикаясь, – за-ачем сюда пришел?
– Выразить свой протест, естественно.
– И как ты н-намерен это сделать?
– Ну как? Постоять тут, выпить с тобой коньяка и пойти домой. Мне с собакой еще гулять. Завтра на работу.
– Да, П-путину доложат, что на «Чистые» приходил Илья и с-стоял бухой, выражая тем самым свой протест. Т-тогда он подумает: «***, что я наделал! До чего же я довел свою мно-многострадальную родину, если даже пьяный Иванкин вышел п-постоять!»
– Ну а какие варианты? Ты-то сюда зачем пришел?
– Да мне Тёма позвонил, г-говорит, приходи. Я и пришел. Ты же знаешь, если Тёма зовет, отказываться опасно. Это может стать роковой о-ошибкой.
Герман тоже учился в МАРХИ. Недолго. Теперь работает на телевидении. На госканале, разумеется. Он режиссер, продюсер, в общем, тот еще кот в мешке. Если врет, то только окружающим. Себе – никогда. При этом его обаяние достигает таких высот, что любая высказанная им ложь приобретает вид невинного розыгрыша. Никто никогда толком не знает, что у него на уме, но по нему умудряются тосковать все его знакомые, не исключая и женатых мужчин.
Тем временем на сцене появился Немцов. Что он там говорил, разобрать было совершенно невозможно. Я все же попытался понять, что скандируют ему в ответ собравшиеся около меня тысячи людей, и также не понял ни слова. Становилось скучновато – прошло уже минут двадцать, а Костя с коньяком все не появлялся. Делать было нечего, и я присоединился к диалогу друзей. Немного поспорили. Немного поржали. Подошли какие-то возбужденные люди и рассказали, что нас, оказывается, уже четыре тысячи. Я, несмотря на все усилия, так и не смог разделить их радость, т.к. привык воспринимать себя в единственном числе. Может быть, Вселенная действительно однородна и изотропна, но подобная «квантовая» идентичность пугает меня с детства. Неожиданно материализовался Костя. Он раздвинул людей, как театральные кулисы, и появился на «сцене» с сияющей улыбкой и двумя бутылками «Московского».
– Как т-там? – поинтересовался Герман.
– Если в двух словах, – Костя выдержал драматическую паузу, разливая коньяк по пластиковым стаканчикам, – пи… какой-то. Одни менты до самого горизонта.
Мы выпили. Потом выпили еще. Потом еще. Постепенно вечер стал приобретать какое-то рождественское настроение. Вокруг нас толпились радостные возбужденные люди, нам улыбались милые девушки, фоторепортеры весело щелкали затворами, а декабрьская грязь под ногами вдруг оказалась до слез родной и уместной. Со сцены зазвучала музыка, я непроизвольно начал танцевать придуманный когда-то Петей Наличем клоунский «танец на прямых ногах». Окружающие смотрели на нас с нескрываемыми улыбками, кто-то даже аплодировал, не попадая в ритм.
Так, в веселье и праздности, мы провели около часа. Потом некий Илья Яшин, о котором я ровным счетом ничего не знал, со сцены почему-то призвал всех идти на Лубянку. Толпа начала то ли бессмысленно расползаться, то ли организованно выдвигаться в сторону Лубянской площади. Мы весело и непринужденно двинулись к выходу с Чистых прудов. Конечно, никто из нас толком не представлял себе, что будет дальше. Был обычный вечер, пьянка только начиналась, мы находились на хорошо знакомом и любимом нами алкогольном фарватере, а все злачные места Москвы по-прежнему были к нашим услугам. Мы не знали, что будет, да и не могли знать. Мы не знали, что Лубянская площадь уже оцеплена ОМОНом и что через сорок минут людей начнут арестовывать при выходе из метро. Мы не знали, что совсем скоро серые бронированные КамАЗы расползутся по Москве, развозя «бескрылых двуногих» по тесным клеткам. И уж тем более нам было неведомо, что Женя Радист уже нашел в канаве новехонькую пачку электродов и вышел с ней на Мясницкую улицу.
