Мои постоянные сны наяву: момент славы в раундхаусе[1]
Прошло всего несколько лет, и я уже сдружилась со всеми шишками в музыкальной индустрии – в основном, конечно, потому, что они фанатеют от моих книг, фильмов и линейки обуви (об этом позже).
Я на закрытой вечеринке Rolling Stones в Раундхаусе. Вечер восхитительный, атмосфера наэлектризована. Мик берет микрофон, чтобы поболтать с аудиторией.
«Мы тут краем уха слышали, что в зале есть юная леди – большая фанатка Rolling Stones», – мычит Мик Джаггер с трансатлантическим акцентом. «Ну что, где тут Долли Олдертон?»
Все аплодируют, я прикидываюсь смущенной.
«Она не только автор бестселлеров и обладатель множества наград за режиссуру – ходят слухи, у нее отлично развиты легкие. А у нас тут как раз имеется песня для женского вокала. Ну, что скажешь?» – кричит Мик.
Я слегка краснею, что ничуть меня не портит. Вслед за Миком все просят меня подняться на сцену. Кит Ричардс начинает наигрывать вступление Gimme Shelter. Мы с Миком исполняем песню, публика заходится в экстазе. Трудно поверить, что я затмила чувственность Мэри Клейтон, но Мик позже будет говорить, что хотел бы видеть меня на ее месте во время записи оригинала.
Восторженные аплодисменты.
Я благодарю аудиторию и группу, отхожу в сторону, но толпа неистовствует и просит меня спеть еще. «Еще одну! – скандируют они. – Еще одну!» Мик приносит табурет, ставит его на середину сцены и просит меня исполнить соло Wild Horses. Я так и поступаю, затем возвращаю микрофон Мику. Толпа недовольна, они хотят еще.
«Да ладно вам, ребята! – кричу я им. – Давайте посмотрим лучше, на что способен старина Мик!» Играет вступление Start Me Up, Мик вздрагивает, и я незаметно покидаю сцену.
После вечеринки они просят меня отправиться с ними в тур, и я говорю, да. (N.B. Возможно, эта часть немного преувеличена.)
История: третий лишний, или моя жизнь некстати
Эта история, как и многие другие чудесные истории, начинается с поезда. Я думаю, любое волшебство должно начинаться именно так. Переходное состояние во время длинного путешествия кажется мне самым романтичным из всех, в каких только можно себя обнаружить: ты движешься, замкнутый в своей голове, застывший, как муха в янтаре, скользишь сквозь толщу тишины, пустой, как страница между главами. Место, где телефоны то приходят в сознание, то снова теряют его, обрекает тебя на блуждание в собственных мыслях, и ты снова и снова раздумываешь о переменах и раскладываешь по полочкам воспоминания. Мои самые сладкие грезы появляются именно во время поездок. Моменты прозрения и всеохватывающего чувства благодарности всегда настигают меня несущейся мимо английских провинций и золотых рапсовых полей в мыслях о том, что ждет меня впереди и что я оставляю позади.
В 2008-м я села на поезд в Паддингтоне, и он изменил мою жизнь. Это было не как в фильмах «Перед рассветом», «В джазе только девушки» или «Убийство в Восточном экспрессе», нет, я не влюбилась, не поразила всех развязным пьяным исполнением Running Wild под аккомпанемент укулеле и даже не была втянута в расследование загадочного убийства. Вместо этого я положила начало цепочке событий, которые будут медленно сменять друг друга в последующие пять лет до тех пор, пока все не зайдет так далеко, что я уже ничего не смогу изменить. Это путешествие на поезде изменило мою жизнь без моего ведома.
Была самая холодная зима на моей памяти (впрочем, возможно, мне так только казалось из-за пагубного пристрастия к коротким обтягивающим платьям), и пока я ехала на последнем воскресном поезде из Лондона в Университет Эксетера, начался снегопад. Поезд сломался сразу на выезде из Бристоля, и пока пассажиры бурчали, вздыхали и топтались на месте, я думала, что ничего романтичнее и быть не может. Я купила бутылку дешевого красного вина в Первом буфете Большой западной железной дороги и вернулась на свое место, чтобы смотреть в окно на чернильную, тихую улицу, аккуратно покрытую толстым слоем снега, как рождественский пирог сладкой глазурью.
Напротив меня сидел парень моего возраста с самым красивым лицом, которое я когда-либо видела. Он пытался поймать мой взгляд, пока я смотрела в окно и мечтала о том, чтобы какой-нибудь красавчик поймал мой взгляд. Наконец ему это удалось. Парень представился Гектором и спросил, не против ли я, если он присоединится ко мне на бокальчик.
Он обладал особой, непоколебимой уверенностью в себе, которая больше всего ценится в частных школах. Это та самоуверенность, которая вручается сразу, как только тебе стукнуло тринадцать, вместе со старомодной форменной курткой, идиотским прозвищем и девизом на латыни, который легко трансформируется в песню после пятого бокала пива. Это та бесстыдная самоуверенность, что берет начало в дискуссионных клубах, а затем проталкивает тебя на верхушку правительства; та, что заставляет думать, будто ты на все имеешь полное право и тебе всегда есть что сказать. К счастью, эту дерзость смягчали ангельские черты лица Гектора: сияющие глаза с радужкой василькового цвета, вздернутый нос, как у мальчика с рекламы мыла 1950‐х. У него были кудрявые упругие локоны молодого Хью Гранта и глубокий, мягкий, игривый голос. Мы проговорили все два часа, пока стоял поезд, смеясь, выпивая и похрустывая рождественскими печеньками моей мамы, которые она упаковала мне в дорогу.
