Озеро было круглое, словно Великая богиня Тара, создательница и хранительница лесов, взяла, да и уронила свое кольцо с пальца прямо посередине леса, а потом загоревала, да заполнила его своими слезами. Может так, а может и не так вовсе было. Только, с той поры оно так и стало называться «Плакучее». Когда-то озеро было намного больше. А теперь берега Плакучего поросли камышом и болотным кипреем, чьи ярко-пурпурные метелки, словно праздничные султанчики бенгальских огней, сверкали в плотных зарослях прибрежного ивняка. Кое-где, будто оторванные от плаща Госпожи-Лето, в спешке покидающей эти места в преддверии близких холодных осенних дождей, небольшие лоскутки ряски уже затягивали водную гладь по самой кромке берега. Солнце светило, уже почти по-осеннему мягко и не назойливо, позволяя всему живому насладиться последними теплыми деньками августа. Высокие статные ели, окружившие озеро плотным кольцом, любовались своим отражением в зеркальной глади, напоминая величественных пожилых матрон, уставших после бала, и потому, слегка склонивших свои головы-вершины вниз. Где-то высоко, в их густых кронах суетилась мелкая живность. Белки и бурундуки делали запасы на зиму, перекликались свиристели, возились в кустарниках овсянки. На песчаном пологом берегу у самой воды бегали трясогузки, напоминая суетливых старушек в серых тусклых одежонках.
Вдоль берега шли двое. Старик и мальчик. Старик нес за плечами берестяной кузов, в котором издревле в этих местах ходили по грибы-ягоды. Кузов был почти до самого верха заполнен крупной, сочной голубикой. Дед шагал довольно ходко, опираясь на большой суковатый посох. Походка старика, несмотря на возраст, была уверена и упруга, и выдавала бывалого лесного жителя, всю жизнь прожившего в этих непролазных чащах. Одет он был в обычные темно-коричневые брюки, заправленные в короткие и удобные кожаные сапожки. Поверх вылинявшей от времени и бесконечных стирок плотной полотняной рубашки, несмотря на теплую погоду, была накинута чуть вытертая по кромкам душегрейка из густого волчьего меха. На голове старенькая, полинявшая от солнца кепка неопределенного цвета. Лицо старца напоминало кору старого кедра, немало повидавшего на своем веку. Загорелое, обветренное, покрытое глубокими бороздами морщин. Волосы, подстриженные аккуратным кружком, были совершенно седы, и ни один темный волосок не нарушал этой снежной голубизны. Густая борода была подстрижена довольно коротко, что говорило о неустанной заботе о ней своего хозяина. Глаза из-под седых же бровей смотрели на мир с легким прищуром, проницательно и живо, можно сказать, с каким-то озорством, совершенно не свойственным его возрасту. Хоть он и опирался на толстую суковатую палку и слегка горбился при ходьбе, но все же, из всего его облика, осанки, было понятно, что он все еще весьма крепок.
Рядом с ним бодро шагал мальчик лет девяти-десяти. В руках у парнишки была довольно объемная корзина, тоже, почти до самого верха, наполненная сизоватой спелой ягодой. Он беспрестанно крутил своей круглой, как мячик головой по сторонам, с любопытством и пытливостью рассматривая окружающий лес, будто видел его впервые. Его глаза такого же серого цвета, что и у старика, были широко и изумленно распахнуты, словно в постоянном ожидании какого-то чуда. Огненно-рыжие волосы, тоже были подстрижены, но увы, не лежали таким же аккуратным и ровным кружком, как у его спутника, а напротив, торчали задиристо в разные стороны кучерявыми кудельками, делая его лицо похожим на озорного лисенка, который еще не мог сравниться в плутовстве со взрослым лисом, но уже проявлял недюжинные способности к этому. Было видно, что он старался держаться осанисто и серьезно, во всем подражая старику. Правда, у него это плохо получалось. То и дело, он сбивался со степенного шага, начиная двигаться то быстрыми шагами, то, чуть не вприпрыжку, словно щенок сеттера, спущенный с поводка, бегал кругами вокруг деда, засыпая его бесконечными вопросами.
– Деда, а свиристель к зиме улетает на юг?
Дед с усмешкой покачал головой.
– Нет, Алекся. Свиристель не перелетная птица. Говорят, в стародавние времена Велес, бог всех живущих на земле тварей, поручил свиристели охранять всех птиц, обитающих в лесу. Поэтому она и не улетает в дальние страны, а кочует здесь, на родине. А за это он наградил птичку чарующим голосом свирели. Послушай, как она поет… – Старик на мгновение остановился, замолчал и поднял вверх узловатый палец. И тут же, из густой еловой кроны раздалось радостное «свирь-рь-рь». Удовлетворенно кивнув головой, он отправился дальше.
Но Алексе этого было мало, он опять принялся задавать вопросы. Почему трясогузка всегда трясет своим хвостом? И почему медведь залегает на зиму в берлогу? Отчего волки воют на луну? И еще много всего прочего такого же, невозможно интересного и странного. Дед безо всякого раздражения, спокойно и обстоятельно отвечал на все его «почему», да «отчего», с легкой ласковой усмешкой поглядывая на внука из-под лохматых бровей. Вскоре они вышли к небольшой прогалине на берегу озера, от которой вела едва заметная тропка вглубь леса. Трава на ней была только едва примята, что говорило о том, что люди по ней ходили нечасто, да и звери по ней редко пробегали. Старик тяжело снял с плеч кузов с ягодой и поставил его на землю. Тяжело опираясь о клюку, присел на большой серый валун, нагретый за день солнцем, и лежавший на плотном песке словно специально поставленный для подобной надобности.
