Он чувствовал себя елочной игрушкой, которую забыли снять после новогодних праздников. Игрушка вцепилась в облысевшую ветку без иголок, потому как очень боялась упасть и разбиться. Вдребезги! Сознание, как заезженная пластинка застревало на одном и том же вопросе: «Почему? По-че-му тааак?». Окружающие звуки впитывались, соединяясь в единое: «дверизакрываются а-а-а-а-а-следующаястацияяяяяаа. Осторожно двери открываютсяцацаца…».
– Дядь, – толкнул мужчину чумазый паренек. – А ты чаво такой? Присядь. Вона, место рядом освободилось. Тоже не местный?
– Местный, – человек послушно сел. Взгляд был пустым, как и голос. – Можно сказать коренной. Не видно?
– Не-а. Врешь, коренные на «меринах» и «поршаках» в пробках стоят.
– Поршак. Это что?
– Машина хранзуская. Тебе, верняк, память отшибло. Сильно били? Кровь на затылке спеклася.
– Надо же… – дрожащая рука прикоснулась к корке слипшихся волос. – Спеклась.
– Хочешь, домой провожу. Адрес помнишь?
– Нет.
– Как зовут?
– Нет.
– Лет то сколько тебе, дядь?
– Нет.
– Чаво нет? Годов? Так не бывает. Зубы покажи.
– Зачем?
– Открой, – мальчишка нажал на подбородок соседа, заглянул в открытый рот. – Во!!! По зубам лет сорок дам. Стоматолог был, что надо! Коронки золотые целы. Значит, недавно шандарахнуло. Выбить никто не успел.
– Ущипни меня.
– Зачем?
– Я проснусь. Игры воображения – странная штука.
Мальчишка рассмеялся и мстительно ущипнул за руку, глядя прямо в глаза.
– Поосторожней! Больно.
– Это ты осторожней, – у собеседника вдруг исчез не только деревенский говор, но и интонация голоса. – Фантазия штука особенная. Не успеешь подумать, а она шасть! И исполняется. Веришь?
– Знаю.
– Зна-а-а-ешь? А вокруг людей что-нибудь видишь?
– Облака разные.
– Давно?
– Не помню.
– Расскажи подробно. Я тоже посмотрю. Проверю, какой ты, знающий.
Люди в метро отличаются бронированными опустошенными взглядами. Человеки-невидимки, думающие только о себе. Жизнь сверкающего подземелья из года в год, от станции к станции превратила горожан мегаполиса в лицедеев. В часы пик или в редкие минуты сравнительного отсутствия толпы, каждый (или почти каждый) норовит найти место ближе к выходу, причем сидячее. Нашел? Необходимо плюхнуться и обратить взгляд вовнутрь себя любимого. А лучше прикинуться спящим.
– Дырявых много. Красные, зеленые, белесые, желтенькие. Цветник из одуванчиков! Младенец у женщины в фиолетовом сиянии, и форма странная бриллиантовой огранки.
Словесный бред, который несли два попутчика, никого не интересовал. Обыкновенное словоблудие.
– А мой цвет?
– Васильково-синий, – руки сами потянулись к голове парня, но не коснулись волос, остановились в сантиметрах тридцати от растрепанной шевелюры. – Всполохи золотые по краю.
– Наш, – прошептал мальчишка. – Пошли, горемышный. Я тебя одного не оставлю.
Чердак был теплый и сухой.
Бродяга голубь без страха прогуливался по спящему мужчине, как по неодушевленному предмету.
– Петюнь, зачем нам лысый «зеленый» с проблесками индиго, который себя не помнит? Его учить и учить, а лучше сразу в дурку.
– Выучу. Хорошо, что он память потерял. Старый жизненный опыт, как старый чемодан без ручки. На свалку выкинуть не проблема, но лучше ручку крепкую заменить. Все! Берем дядьку с собой.
– Ха! Зачем тебе долгосрочные инвестиции? Забыл? Мы на море едем. Шесть месяцев по станциям милостыньку собирали, машины на морозе драили. А его на халяву? Я спонсором не буду.
– Будешь. Ты берешь с собой младшего братишку. А я – дядьку. Поровну на каждого получается.
– Прижал, значит? Он тебе кто?
– В него как в ребенка вложиться можно. Феномен! Чтобы аура на моих глазах цвет меняла?! Я такого еще не видел. Знаменитый мужик, писатель.
– Докаж!
Парень демонстративно вытащил из-за пазухи книжку в мягком переплете. Повертел в воздухе, как знамя или билет на Луну:
