– Стасенька, Стася! – Голос громыхнул где-то за садом, я поморщилась и снова уставилась на экран.
– Настенька!
Я молчала, словно гробовая доска, и старалась уменьшиться в размерах, надеясь, что так меня дольше не найдут.
– Настя, ты где?
«В Караганде!» – злобно подумала я.
Ну что за народ! Ни минуты покоя! Фильм мой любимый идет, «Свой среди чужих…», нет, с утра пораньше надо орать.
– Настька, куда ты подевалась?
Вопли раздавались уже под самым окошком. Плюнув, я поднялась с кресла, высунулась в окно и гаркнула:
– Ну?!
Внизу стояла Надька. Услышав меня, она испуганно вскинулась, задрала вверх голову и со вздохом плюхнулась на стоявшую под окном лавку. Я молча взирала на неё, а она, обмахиваясь зелёной веточкой, симулировала сильный испуг.
– Напугала-то, боже мой! – Она затрясла головой. – Чего орёшь?
– Это ты орёшь, словно тебя режут. Чего тебе?
– Чего, чего! – Надька всплеснула руками. – Ты так заорала, что я и забыла чего!
– Кино идёт… – заныла я, решив уладить проблемы по-хорошему. Препираться с Надькой – всё равно, что пытаться договориться с сосновой смолой. – Не хочешь посмотреть?
– Что за кино? – купилась подруга.
– «Свой среди чужих, чужой среди своих», – торопливо сообщила я, услышав за спиной, что сегодня ночью в камере Ванюкина уже убили.
– Ой, это там… этот, как его…
– Михалков!
– Нет ну этот… Красавец такой… Кайдановский, вот! Ой, как я его люблю!
– Не упускай последнего шанса, иди…
– Иду…
Она оторвалась наконец от лавки и потащилась к крыльцу. Воспользовавшись передышкой, я плюхнулась в кресло. Дверь в комнату распахнулась до предела, в проёме возникла радостная подружка.
– Ох, всё-таки здорово здесь у тебя! – Она в очередной раз любовно оглядела мои хоромы.
– Да-а! – протянула я, не отрываясь от экрана. – Садись!
– Здорово! А бабка где? – Не обращая на меня внимания, Надька расхаживала по комнате.
– В город поехала.
– Сколько смотрю, столько удивляюсь: и зачем ты сюда столько денег вгрохала? Живешь здесь только в каникулы, да и то, выпустишь свой класс, ведь уедешь? Уедешь же, скажи, Стаська? Что тебе после Москвы в нашей дыре делать? Нет ну, ей-богу, не видела я другой такой бабы! Оторвись ты от ящика-то!
Конечно, другой такой Надька видеть не могла. Мое мировоззрение иной раз так сильно расходится с привычными, общепринятыми стандартами, что окружающие недоуменно качают головой и разводят руками. Вот как Надька только что… Потому как я – белая ворона. Явление в природе очень редкое. Но здесь, в небольшом провинциальном городе, куда сама судьба направила меня по распределению, я никого об этом не информировала, поэтому просто сказала:
– Надежда! Ты ведь Кайдановского любишь? Да?
– Ну?
– Тогда сядь и уймись. Вот он, смотри, идет, красавец, чего тебе ещё надо? Полчаса всего осталось, будь человеком, дай досмотреть!
Надька обиженно повздыхала и уселась в кресло лицезреть любимого актера.
Но вскоре я убедилась, что о своей страстной любви Надька явно соврала, потому что через три минуты начала вертеть головой и вдруг радостно крякнула:
– А что у тебя там валяется?
В этом вся Надька. Энергия в ней просто плещет через край. Несомненно, она нашла свое призвание в жизни, став учителем физкультуры старших классов. Раньше, конечно, она мечтала совсем о другом. Занимаясь плаванием, она получила КМС, но на одной из тренировок поскользнулась на мокром кафеле, заработав сложный перелом плеча. Но унынию предаваться не стала, а просто пришла в школу. И в отличие от всех известных мне учителей физкультуры она не просто отдает указания своим подопечным, но и сама носится впереди них, словно антилопа.
– Что это, а? – Не дождавшись ответа, Надька, распрямившись, как пружина, вскочила и сунулась под стоящую рядом с окном этажерку с книгами.
Я раздраженно глянула на подругу и подумала: «Ну куда эта козья радость опять полезла?»
– На! – С видом человека, не требующего благодарности за труды, она протянула сложенный вчетверо лист белой бумаги.
– Молодец! Спасибо! – Я уже разозлилась и рявкнула: – Сядь, или, ей-богу, выгоню!
Подруга поджала губы и села. Я, не глядя, скомкала лист и бросила в корзину для бумаг.
Следующие двадцать минут дались Надьке нелегко, но она выдержала испытание с честью, при этом почти даже не шевелясь. Оценив такое самопожертвование, с первыми же финальными титрами я повернулась к грустной подружке.
– Надюха! – Я ласково глянула и улыбнулась, испытывая теперь некоторое чувство вины. – Что тебе надо?
Она надула губы, чтобы показать, как безвинно страдала, но через пять секунд не вытерпела и ответила:
– На улицу 50-летия Октября… ну ту, что за Иркиным домом… Понаехало вчера вечером наро-оду! Пропасть. Машин десять, а то и больше. Всё иномарки… джипы. Огромные! Один с наш сарай, ей-богу! Чистый Голливуд! – Она перевела дыхание. – И всё мужики, мужики. Здоровы-ые!
Надька умолкла и уставилась на меня, видимо, ожидая, какую реакцию вызовет подобное сообщение. Не понимая, чего именно она от меня ждёт, я ответила:
– А! Здорово!.. И что?
– Ничего. – Я собралась взорваться, но Надька торопливо добавила: – Я только хотела уточнить: две семёрки – это ваши, московские?
