Земля Восточной Галиции черная, сочная и всегда как будто немного сонная, словно огромная дебелая корова, которая стоит неподвижно и добродушно позволяет себя доить. Так и земля Восточной Галиции благодарно возвращает сторицей все, что в нее вложили, не требуя для себя ни удобрений, ни химикалий. Земля эта расточительна и богата. Здесь есть жирная нефть, желтый табак, налитые тяжелые колосья хлеба, старые зачарованные леса, реки и озера, а самое главное, здесь есть красивые, здоровые люди: украинцы, поляки, евреи. Все они очень похожи между собой, несмотря на разные нравы и обычаи. Галицийцы медлительны, добродушны, немного ленивы и плодовиты, как их земля. Куда ни посмотри, везде дети. Дети во дворах, дети в хлеву, дети на полях, дети в амбарах, дети в конюшнях: детей столько, как будто они каждую весну появляются на деревьях, словно вишни. Когда в галицийской деревне наступает весна, на свет появляются телята, поросята, жеребята, цыплята и маленький пищащий народец, маленькие человечки – дети.
Мое родное село по-польски называется Вирбовце, на идише – Вербовиц, а на украинском – Вербивицы. Расположено оно недалеко от Сероцка. Сероцк – это рядом с Чернятином, Чернятин – это рядом с Городенкой, Городенка – это рядом с Гвоздецом, Гвоздец рядом с Коломыей, Коломыя рядом со Станиславом, Станислав рядом со Львовом, а Львов прославился на весь мир благодаря голливудскому фильму «Отель „Империал“».
Мои родители жили в селе Вербивицы, и у них было уже восемь детей. Жилось им непросто, особенно моей матери. Отцу она была всем: женой, любовницей, каждый год она рожала ему ребенка, вела хозяйство, одна варила еду и пекла хлеб, стирала белье, обслуживала покупателей, когда те приходили в его лавку, вскапывала грядки – не под цветы, а под картошку, капусту, лук и тыкву. И каждую минуту к ней подбегал кто-нибудь из восьми сорванцов, тянул ее за юбку и клянчил еду. Старшие дети, конечно, помогали заботиться о младших: развлекали их, носили, кормили, мыли, одевали и раздевали, укладывали спать, а если надо было, то и поколачивали. Но все же весь груз забот лежал на ней, на нашей мамочке. Весь день она крутилась, словно белка в колесе, утром вставала с петухами, а спать ложилась самой последней. Вся домашняя работа для семьи из десяти человек проходила через ее руки, а главной заботой была вечная нехватка еды. Хлеб мы пекли из самой дешевой, самой черной обойной муки, но нам он казался вкусным и без масла. Лук и чеснок приходилось прятать, потому что с чесноком и луком хлеба съедалось больше. Прятали и свежий хлеб: не потому, что боялись испортить наши маленькие желудки, а потому, что свежий хлеб оказывался в них гораздо быстрее, и поэтому нам давали хлеб трехдневной свежести. Мы варили огромные чугуны картошки, но и она исчезала, словно манна. Мы пекли кукурузный малай. Мы варили фасолевый суп и поленту (поленту разрезали бечевкой), капусту и морковку. Мы готовили рис с горохом, огромные макароны и пироги с картошкой, и все это мы съедали до последней крохи, словно стая саранчи. При этом наше детство было так богато играми и приключениями, что мы никогда бы не прельстились даже самой светлой, самой роскошной детской комнатой. Мы копались в огороде, строили дома из соломы и глины, мастерили повозки из старых стульев, из какой-то рухляди делали себе сани. Соседским животным, телятам и жеребятам, тоже не удавалось отвертеться от наших игр – какое там, если даже уток и кур мы умудрялись запрячь в свои повозки. Мы делали фонари из тыкв. Собаки во всем участвовали наравне с нами, а вот кошки и гуси – нет: кошки удирали, а гуси щипались.
Не знаю, нравилось ли это живности, но мы, во всяком случае, были счастливы. Взрослые братья и сестра делали вид, что их наши игры не интересуют, при этом, когда никого не было рядом, они играли вместе с нами. Но больше всех с нами любил играть отец. А мама, наша бедная мама, обычно очень уставала и была в плохом настроении. Когда мы уж слишком докучали ей, она раздавала тумаки, отвешивала оплеухи, толкала нас в бок, щипала за щеку, а если мы не унимались, то могла дать пинка. Бедная наша мамочка. Ей было действительно нелегко, потому что взрослые дети гораздо больше любили отца. Не знаю, как так получалось. Отец тоже целый день работал, не покладая рук, но для детей он находил время всегда, а особенно в субботнее утро, когда едва ли не все мы заползали к нему в постель, скакали по нему и плели смешные косички из его бороды. С малышами он любил говорить как с большими, и на все у него был разумный ответ, всегда он находил нужные слова. Да, в этом все дело: отец обращался с нами как со своими друзьями, принимая нас всерьез.
Постепенно у всех сложилось хорошее мнение о моем отце, а поскольку он был образован – цитировал наизусть Библию, знал Талмуд, умел читать и писать, причем даже по-польски, его уважали все соседи и местные крестьяне. Мы, дети, любили его слепо, мы им восхищались, а к маме испытывали едва ли не противоположные чувства. Бедная мамочка, как же она была несчастна! Мать и жена, любовница и работница, роженица и кормилица, бедная, бедная мама! И при всем этом сама она оставалась ребенком, невежественным и наивным ребенком, не знающим ни радости, ни свободы. Знала она только работу и обязанности, ежедневную работу и ежедневные обязанности.
