Девочка. Какая ты красивая! Я так хочу любить тебя. Именно не люблю, а хочу любить. Ровная густая черная челка. Большие темные глаза. Тоненький солнечный, с брызгами конопушек носик. Остренький подбородок, а над ним вишневые губки, которые пахнут чем-то вроде смеси малины и вазелина. Этот запах про себя я определяю как ванилиновый, хотя и никогда не видел ванили и точно не знаю, что это такое. Просто вазелин и малина – ванилиновые губки. Девочка. Слегка накрашенные ресницы под триумфальными арками черных, вразлет бровей. На щеках искусственный румянец переплелся с настоящим, морозным.
Я чувствую, как мои пальцы в ботинках из ледышек превращаются в красный медицинский жгут, которым медсестра перетягивает руку, и из-под него после прокола вены обжигающим ручейком извивается кровь. Потом руки и ноги отогрелись. Здесь, в кафе, очень тепло. Рита доедает последний сладковатый блинчик, чуть запачкав сметаной уголок рта. Ее лицо абсолютно ничего не выражает, а взгляд отсутствует, как будто она ушла в себя и ни о чем не думает. Мои слова не застревают в ее сознании, а как бы проходят сквозь нее. А мне так нужно сказать самое главное. Из недели в неделю, из месяца в месяц я, проигрывая эту ситуацию, говорю, и она пробуждается, и эти ванилиновые губки, эти глазки, носик, брови – все станет моим…
А может, не стоит говорить? Опять? Отложить до следующей недели? Все равно она не услышит, не проснется, не оживет. А если услышит – не поймет или ухмыльнется. А если не улыбнется и поймет? Тогда я боюсь. Боюсь, но хочу, чтобы она знала.
Девочка. Полюблю ли я тебя когда-нибудь? Хватит ли мне любви? Ведь любовь не безгранична. Она обладает какой-то массой, формой, только со знаком минус… Может быть, поэтому все влюбленные худеют? Минус на минус дает плюс. Это взаимность. А у меня украли часть моей любви. Она вырезана тупым ножом на руке и зарубцевалась буквой Т. Девочка. Плюс на минус дает минус. Я знаю, что никогда тебя не полюблю, потому что ты никогда не полюбишь меня. Но сказать все-таки надо… Я уже напрягаю связки, язык сам соскальзывает с нёба в мгновенно вытянувшиеся и захлопнувшиеся губы:
– ЛЮБ…
И тут появляется Влад:
– Привет, жмурики!
Что поделать с человеком, у которого родители – зоотехники, а он сам подрабатывает санитаром на «неотложке», куда, между прочим, его устроил я. Досадный промах с моей стороны.
Петляя между столиков, как заяц, он подлетает к нам и развязно бросает на стол тарелку со свернутыми, обреченными блинами:
– Что, хонорики, уже перекусили? – Господи, когда он научится звать людей по-человечески?
Влад уплетает блины, и мне кажется, что они пищат у него на зубах, как устрицы деда Щукаря. Рита заметно оживилась:
– Стрик, ты будто хотел что-то сказать?
– Я хотел сказать, что ЛЮБлю блинчики со сметаной.
– Серьезное открытие, – отзывается Влад, раскусив последний блин.
Как я его ненавижу! Взять бы и шлепнуть мордой в тарелку с остатками сметаны. Но вместо этого я спрашиваю:
– А ты билеты взял?
– Брось глюков гнать, перестраховщик. Возьмем, – весело откликается он.
И мне почему-то становится спокойней. Наверное, потому, что Рита опять ушла в свою вечную грусть и не обращает на колкости Влада никакого внимания. И только когда мы встаем из-за стола, она, как бы стряхнув оцепенение, медленно приподнимается и идет к гардеробу. Влад торопливо семенит за ней, бросая на ходу:
– Морской закон.
Как обычно, я уношу грязную посуду и толкаю ее в дырку раздатки, над которой красуются стихи безымянного поэта:
Мой руки перед едой,
Поел – убери за собой.
Посуду принимает сухонькая женщина в высоком колпаке и халате, которые когда-то должны были иметь белый цвет. Влад галантно накидывает на Риту шубку. Опять он меня опередил.
Идем в снег. До кинотеатра всего две остановки, и Рита предложила пройтись пешком. Я согласился, хотя пальцы в ботинках вновь обросли мелкими иголочками. Влад рассказывает что-то веселое. Рита отвечает, как всегда, рассудительно, я молчу.
Конец ознакомительного фрагмента.