Ночью ему снились какие-то экзотические рыбы.
В синеватой, хрустально-прозрачной пустоте они висели почти неподвижно, лишь изредка плавно покачивая фосфорицирующими в пробивающемся сквозь толщу воды солнечном свете плавниками. Все рыбы были разноцветными. Одна из них, самая крупная, рубиново-красная в мелкий белый горошек, висела совсем рядом, так близко, что можно было различить и ее печальный оранжево-черный глаз с правой стороны, и каждую сверкающую чешуйку, и даже мелкий ряд жемчужно-белых зубов, выглядывающий из приоткрытой в меланхолической задумчивости пасти.
Вокруг этой рыбы висели, как сверкающие игрушки не нежно-голубой елке, десятка два еще более мелких рыбешек, каждая из которых поражала многоцветием. Несколько плоских, похожих на камбалу, жительниц этого странного сна имели расцветку, которой мог бы позавидовать любой уважающий себя попугай из африканских джунглей. Синий, желтый, фиолетовый, зеленый и красный цвета сменяли друг друга с какой-то божественной плавностью, и невозможно было, как ни старайся, различить границы этих переходов из одного цвета в другой. Внизу, в некотором отдалении трехмерной поверхности сна, в пучке темно-зеленых бархатных водорослей копошились мальки, похожие на крошечных светлячков. Прозрачные пузырьки воздуха медленно поднимались к поверхности, по дороге наверх лопались и разлетались хрустальными осколками, превращаясь в искрящийся фейерверк. В самом низу, на дне, этот свет отражали подвижные перламутровые раковины, пропускали его через себя и становились тоже почти прозрачными, до такой степени прозрачными, что можно даже было разглядеть сквозь них беззащитно-розовое тело спрятавшегося внутри моллюска.
Вокруг царила полная тишина и умиротворение, которыми можно было наслаждаться бесконечно.
Но внезапно все изменилось самым печальным образом.
Рубиново-красная рыба – та, что была самая крупная и находилась ближе всех – медленно открыла пасть и запела соловьем.
Соловьиное пение в устах рыбы выглядело настолько нелепым, что от этой нелепости ему сразу захотелось проснуться. Остальные рыбы продолжали висеть вокруг совершенно невозмутимо, как будто успели уже привыкнуть к странностям своей рубиново-красной подруги, вообразившей себя птицей. Им даже как будто нравилось это дикое пение, в такт которому они теперь оживленно размахивали плавниками и двигали жабрами.
Как на дискотеке.
«Замолчи, а?» – пробормотал он во сне, обращаясь к рыбе.
Рыба в ответ залилась соловьем еще громче, еще протяжнее. Словно в насмешку.
Он резко перевернулся на другой бок, надеясь прогнать странное сновидение.
Рыбы послушно исчезли, а соловьиная трель осталась. Она продолжала надрывно звучать, и некуда было от нее деться, разве только проснуться окончательно к собственной досаде.
Что он и сделал. Открыл глаза и некоторое время бессмысленно таращился в потолок, а Соловей-разбойник продолжал надрываться в прихожей, в области входной двери.
Наконец он понял, что никакая это не рыба и не соловей.
Это какой-то идиот приперся к нему в гости ни свет ни заря. Будильник, стоящий на прикроватной тумбочке, весело усмехнулся в ответ на эти его мысли, растянув свою плоскую улыбку вдоль квадратного лица-циферблата: пятнадцать минут десятого.
Он нахмурил в ответ брови: это надо еще доказать, что будильник вообще ходит. Может быть, он остановился вчера в четверть десятого вечера. А может быть, Заяц потихоньку подвел ему стрелки, чтобы утром папа удивился.
Черт, подумал он, надо ведь встать и открыть дверь.
Поднялся с кровати, на ходу впрыгивая в домашние шорты, преобразованные путем отрезания нижних частей из прошлогодних джинсов, и помчался в прихожую. Конечно же, налетел по дороге на замок Белоснежки. Замок пошатнулся и рухнул, из него посыпались на пол застывшие полусонные рыцари, и сама Белоснежка беззащитно выкатилась на пол, и как назло, попала как раз под ногу. Чтобы не раздавить Белоснежку, ему пришлось совершить в воздухе головокружительный кульбит, сопровождаемый автоматной очередью отборнейшей брани. Заяц и понятия не имеет, что его папа зовет такие слова. Слышал бы он сейчас…
– Да иду, иду уже! – проорал он в прихожую в ответ на очередной нетерпеливый звонок, снова споткнувшись на ходу о гарнизон солдат, призванных нести ночной дозор, охраняя покой Белоснежки. Снова выругался, на этот раз чуть тише, и распахнул наконец дверь, по привычке не посмотрев в глазок и не поинтересовавшись, как учила в детстве мама, кто там, за этой дверью, и зачем он пожаловал.
За дверью стояла совершенно незнакомая девица. Со строгим лицом и холодным взглядом. На плече у девицы лежала толстая и длинная змея с блестящей черной шкуркой, отливающей прохладной синевой. По всей видимости, змея спала, потому что лежала совершенно неподвижно. Змеиной головы видно не было, а на кончике хвоста, спокойно висящем в области девицыной талии, поблескивал желтый ободок.
«Кобра», – догадался он почти сразу и даже поежился.
Девица продолжала стоять и таращиться не него с некоторым удивлением. Как будто это у него на плече лежала змея, а не у нее. Тонкие брови сошлись на переносице, образуя крошечную трещинку-морщинку.
