He хочется ни думать, ни гадать,
ведь юность вся давным-давно пропета,
но разрешите всё же вам подать
стихи, увы, заблудшего поэта.
Вы в них прочтёте бред больной души,
найдёте там судьбы суровой клочья
и злую плесень лагерной глуши,
и вольный бег блатного многоточья…
Величьем болен современный люд,
козявка даже лезет в идеалы.
И красотою хвалится верблюд.
О благородстве говорят шакалы.
Слова. Слова. На деле – пустота,
и мерзкая ничтожность с алчным взглядом.
Перемешала все тут суета
и подлость с честью посадила рядом.
О правде речи и не может быть,
а истиной уже давно не пахнет,
о них, видать, придется позабыть,
иначе жизнь об угол так шарахнет,
что плоть в момент расстанется с душой,
заляпанной и вымыслом, и грязью.
Что толку в том, что мир такой большой,
коль соткан он одной лишь лживой вязью.
В почете ложь, и ей – салют! Салют!
Какие мы пижоны, либералы…
О всем забыв, величьем болен люд,
а там козявка лезет в идеалы.
Смейся вечер своей непогодой
и танцуй отшумевшей листвой
моим чувствам печальным в угоду,
я сегодня нечаянно твой.
Так побродим вдвоём по просторам,
породнённых с разлуками грёз,
окунёмся, поддавшись укорам,
в нежность русских далёких берёз
хоть в мечтах, хоть в мечтах, а иначе
не смогу больше верить и жить.
Ничего, дорогой, я не плачу,
просто, хочется душу вложить
в эти осени полные строки,
в эту сердца бродяжьего боль.
Как жестоки неволи уроки!
Как горька подневольная соль.
***
Утро осеннее, утро несмелое,
ветер листву за окошком метёт.
Я не спешу, мну тебя юно-спелую,
Осень, она никуда не уйдёт.
Ты ещё встретишь и слякоть, и осень
так что, родная, давай не спешить.
Пей мою нежность, мои «сорок восемь»
да и всю жизнь, что успел я прожить.
Хочется лаской твоей, дорогая,
мне захлебнуться и в ней утонуть,
чтобы меня не украла другая,
чтобы с другою не смог я уснуть.
Сердца такого нет больше на свете,
не потеряй его, не охлади.
Утро стучится в окошко, и ветер
гонит меня, – Уходи, уходи…
Тоска безжалостная гложет
меня своим беззубым ртом,
лишь измываться она может
над телом грешным, что ж потом?
Потом пойду я в гости к смерти,
там ждут меня в аду смеясь
святые в прошлом – ныне черти,
и я бегу к ним, не боясь.
Они хохочут от восторга,
Что к ним всё ближе с каждым днем
я становлюсь, и стены морга
уж встали на пути моём.
Не избежать мне хирургии
в холодном доме мертвецов,
таков финал у ностальгии
для всех беспечных беглецов.
А я – беглец на злой планете,
бегу от счастья, добрых слов,
здесь жизнь грязна и на монете
стоит вся правда дураков.
Одиночество. Вечер холодный,
да тоски колючий бурьян.
За окном хохот ветра голодный,
страшно мне, я поэтому пьян.
Что ещё остаётся здесь делать,
чем унять наболевшую грусть,
как, скажите, себя переделать,
как облегчить свой жизненный груз.
Не вернуться мне в юность шальную,
не испить ее радости хмель
и не вылечить душу больную,
ведь я в жизни давно сел на мель.
Так, давай, одиночество, выпьем,
помоги одинокому мне,
и закусим мы хвостиком рыбьим
и поплачем при пьяной луне.
Садись поближе, дай себя потрогать,
не бойся, смуглая, я тоже человек.
Так поскорее спрячь подальше строгость,
взгляни нежней из-под припухших век.
Ты хороша собою, и я тоже,
ты – роза осени, и я её листок.
Давай же нашу красоту помножим,
Помножим Русь на сказочный Восток.
Перечеркнём былые предрассудки,
пора понять, что сердцу нет преград.
Часы бегут, и убегают сутки,
и всё пустеет этот тихий сад.
И мы встаём, уходим по аллее
навстречу ласковой большой любви…
Прошли года, я одинок, болею,
лишь прошлое кипит в моей крови.
Смотрю на звезд холодное мерцанье,
не в состоянья дрожь свою унять.
Вдруг призрачное нежное создание
мой разум начинает заполнять.
Иль видел я, иль это грезы детства,
но вот приходишь ты ко мне опять
сквозь миры звезд из вечного естества,
ну, объясни ж мне, как тебя понять.
Уверен, знаю, что ты неземная,
и путь твой слишком долог до меня.
Зачем же дразнишь, вечностью играя,
в пучине звезд холодного огня.
Ну, вот и все, пора нам распрощаться,
плыви в свои далекие края,
а мне придется на земле остаться
и умереть здесь, страха не тая.
