"Кто свободен от всякого рода знаний, тот никогда не будет болеть".
Лао-цзы.
Новая жизнь всегда начинается с чистого листа. Тогда какой смысл выходить в Путь, при полном отсутствии перспектив для десяти тысяч вещей? Где разум и логика? А если на горизонте еще маячат Райские кущи – надежда и вера… и прочие упования на Небесное милосердие, смотри, – как опасно ты ходишь, увенчанный желаниями, словно спелыми грушами. В них обязательно заведутся черви и гниль, и тогда неизбежно ты увидишь крушение надежд, и как результат – потеряешь веру.
И все же, зная наперед о том, что бессмысленно и безобразно, мы делаем шаг. Может быть, невзирая на логику десяти тысяч вещей, нам в этот раз удастся обмануть собственный эгоизм.
Новая жизнь, это всегда новая земля. Но возможно, это земля твоего сердца, твоей умной – такой многоликой, многоболезненной души, по которой ты еще не ходил. Не пугайся, если встретишь чудовищ; будь мужественным – тебе с ними жить! Что?! Ты не ожидал увидеть… как вдребезги бьется бесценная ваза. И все, что дорого и любимо – захлебывается кровью? Похоже, ты еще тот романтик, и исключительно из собственной глупости начал читать Лао-цзы.
глава 1.
Придя в чужую землю бесполезно искать знакомые вещи.
Ван Юань и Думарина – осторожная лань, рассматривающая мир из-за кустов, отказались от приглашения ильхана остаться в его вотчине, дарованной ему верховным каганом Монгольской империи Хубилаем, добытой, однако, своим мечом и большими трудами. И от золота Багдада, залитого кровью аббасидов, а также слезами и потом многих предшествующих поколений, – их двоих, под звездным покрывалом степи, захватил разъезд кэшиктенов и доставил прямо пред ясные очи хана Хулагу. А тот, в свою очередь, не спешил их отпускать.
– Может, ты считаешь, что мне нужно золото Багдада? Ошибаешься. Мне достаточно и серебра.
Хан Хулагу как обычно полулежал на белой кошме и попивал свой любимый напиток – черный чай местного производства. – У меня вот, небо под рукой, где каждая звезда на своем месте – не носится по степи как угорелая, и не бросается с головой в бездну, – запомни, я уверен в каждой!
Хан изящным движением руки показал в сторону черного проема – большого панорамного окна, под которым на высоком помосте располагалось его ложе. – В своем дворце я устроил место для наблюдений – обсерваторию, и скажу тебе, это увлекательнейшее дело, постигать тайны звездного неба.
– Небо везде одно и то же, в степи оно даже ближе. И в поймах больших рек им можно наслаждаться вдоволь, – произнес Ван Юань, – утолять жажду, пить, словно воду и верить. После всего, что осталось… – когда совсем ничего не осталось – мне дороги и эти крохи. Я не стал совершенным и не смог умереть, войти в Царство Небесное как Китбуги или Наргиз. А какое может быть утешение не получившим пропуск в Рай? Только Небо – оно безучастно к отверженным и милостиво к глупцам. И я хочу уйти подальше, чтобы ничего не напоминало мне об утраченной вере и не теребило раны души.
– Согласен, – невесело улыбнулся хан Хулагу, кивая головой. – Ты всё ещё не можешь смириться.
Он тяжело и грузно вздохнул. – Да, меня тоже щемит здесь, – хан ударил себя кулаком в грудь, – я лишь искал сочувствия… Понимаешь, мы часто смотрим с женой друг другу в глаза и ничего не находим. И при этом чувствуем величайшую милость, – как такое может быть! Эта кровь легла вечным проклятьем. До звезд рукой подать, но и они безучастны. В этом я вижу Путь – раз ничего нельзя взять из мира, какой смысл кровить тем, что потерял? В мире есть много религий, но та, что дает забвение – самая милосердная. Если человеку недостанет мужества, и если он не найдет свою золотую середину, его выжжет огонь страстей.
– Вы, как всегда, говорите о Будде, уважаемый ильхан?
– Я говорю о снисхождении; по крайней мере, предать мир не так страшно как предать Бога. Прошел слух, хан Хубилай набирает себе воинов из урусов и аланов – крещенных, и еще не выменявших свою веру на золото. Но мы знаем о пренебрежении крестоносцев ко всему, что не звенит и не сверкает, что нельзя обналичить и превратить в звонкую монету. Сомневаюсь, что этим варварам будет достаточно сырой глины и бамбука.
– Я уже не мечтаю о большем, – Ван Юань тоже вздохнул. – Но и жить воспоминаниями выше моих сил.
– Ну, как знаешь, – развел руками дядя Хулагу. – А то бы остался, ты мне словно племянник. И мы бы славно посидели, рассматривая эти звезды подробно, каждую по очереди… пока они не рухнут, да и весь мир вместе с ними заодно.
Хан махнул рукой и рассмеялся смехом здорового человека, которому это здоровье не в радость.
Ставка ильхана располагалась на холме Талеб, – дар Тенгри, власть Вечного Неба над всем, что плелось и плодилось в долинах Мераге, столице Хулагу. В открытое окно струилось это самое вечное ночное небо – распахнутое настежь, и оттого лишенное границ… особенно, когда этим звездам не за что зацепиться в душе. Зачем же нужна такая власть?
Но неожиданно резко Ван Юань почувствовал глубину, лежащую внизу – чужие пространства наполненные содержанием; нет, не здесь, а там где в духе остался смысл,
