Я сижу посреди комнаты на коврике для йоги в позе лотоса и пытаюсь поймать тишину. Егор носится по прихожей и орет на кошку. Макс играет сам с собой в шахматы. Бом (фигура на доске) топ-топ (перешёл на другую сторону). Соня танцует под Мари Краймпберри: «А она тебе не идёт совсем, ни по цвету волос, ни по смеху».
Егор: Ааааарррр…
Макс: Бом-топ-топ…
Соня: А зачем ты с ней, объясни зачем...
Егор: Ааааарррр…
Макс: Бом-топ-топ…
Соня: Она круче в голове или сверху...
Егор: Ааааарррр…
Макс: Бом-топ-топ…
Соня: А она тебе не идёт совсем...
Лучше бы они все разом в школу пошли. Застрелиться хочу.
Мама: ВСЕ В КОМНАТУ! ВСЕМ СИДЕТЬ ТИХО ПЯТНАДЦАТЬ, МАТЬ ВАШУ, МИНУТ!
Дети хохочут и забиваются все в гардероб, где — я точно знаю — они давятся от смеха и играют в молчанку. Сейчас начнут нарочито тихо ходить на цыпочках, потом что-то уронят, станут шипяще-свистящим шепотом друг друга просить убрать. Сваливать друг на друга вину. Батюшки, избавьте меня от этого на пятнадцать гребаных минут! Я прошу тишины и...
Бом!
Это ты!
Не я это!
А вот и ты!
Да я видела!
Ничего не видела!
Да-да! Маме расскажу!
Не говори, это Егор вообще!
— Твою мать... — шиплю я за секунду до того, как начинает верещать дурниной несправедливо обвинённый Егор.
Марк, если ты меня слышишь... Я ненавижу тебя!
***
Ты ушёл, и я не могу назвать тебя козлом.
Во мне кипит злоба.
Ты ушёл, а завтра у Сони тренировка. У Егора бассейн. У Макса каратэ.
Нахрен! Никуда не пойдут!
Будут дома сидеть... телевизор смотреть.
Ты ушёл.
Ливень идёт.
Часы идут.
Годы идут.
Дети в школу идут.
Титры ночного фильма идут.
О чем был фильм?
О чем была жизнь?
Почему была? Мне тридцати нет...
Сука, мне тридцати нет, а у меня трое детей и муж ушёл. Иду в кухню, хватаюсь за столешницу обеденного стола, рычу, разбегаюсь, и он со всей силы впечатывается в стену. Штукатурка сыпется, гардина падает, кошка в ужасе сбегает. Егор истошно орет, а потом выглядывает из-за угла и хмуро на меня смотрит.
— Ааааар, — он скрючивает пальцы в лапы и делает вид, что медведь. Не шутит.
— Аааааааааааааааааааррррррррр, — ору я в ответ, скрючив пальцы, и сын удаляется.
Полегчало тебе, Неля?
Пожалуй.
Ну иди, сделай себе бутербродик, покушай.
Ты, Марк, не скотина, не урод и не гандон. Ты даже не пообещал мне бабок, просто оставил на столе зарплатную карту и написал прямо на столе пароль от неё. Хотя я же и так его знала, мы везде использовали одну комбинацию, как чертовы романтики. Ещё с тех времён, когда были чертовски влюблены.
Я видела, как ты отдаёшь моей младшей сестре своё обручальное кольцо, а оно стоит целое состояние. Своё я тут же сняла и бросила в коробку с детскими игрушками. Ты не скотина, но сейчас я отчаянно хочу, чтобы ты ею был. Чтобы это был сюжет вроде тех, что показывают по первому каналу или НТВ. Но нет, ничего подобного.
И я не шлюха, не чертова изменщица и даже, увы, не истеричка. У меня все хорошо с головой. Я не стала жертвой абьюза. Ты не заставлял меня сидеть дома и рожать. В чем наша проблема, Марк?
Только в том, что мы забыли быть друг другу мужем и женой помимо того, чтобы быть кому-то родителями. Мы забыли, что вообще-то любили секс. Что были друзьями. Ну и все остальное по списку, что обычно говорят разошедшиеся люди. Что-то об этой капитальной забывчивости, которой страдают все как один.
«Мы же были не такими» — вот что все эти люди говорят.
Помнишь, Марк, какими мы были? Как познакомились? О, этот день для меня первые годы казался высеченным где-то в сердце острым ножом. Ранка зажила, зарубцевалась.
Я сажусь на барную стойку, скрещиваю ноги по-турецки и достаю свой чай, забытый ещё в семь утра. Он безбожно остыл и подернулся пленкой, но я привыкла к таким вещам. Закрываю глаза и стараюсь думать о тебе только хорошее, чтобы понять, где именно совершила ошибку.
Глава 1. Тогда
2008 год
Наша встреча была похожа на какой-то фарс. Подставу. Плевок кармы. Помнишь, мы оказались на одном квартирнике, и я до сих пор не понимаю, как ты туда попал. И как я туда попала. Мы — самые неочевидные люди для таких мероприятий. Ты был мне отвратителен, чтоб ты понимал. Эдакий мажорчик с презрительным взглядом. Мне казалось, что всякий раз, когда ты касался чего-то в той квартире, хотел достать дезинфицирующий гель... но тогда их тупо не продавали в аптеках, о чем мы говорим?
Ты был в костюме. Черт, в гребаном костюме! И в футболке с длинным рукавом. Помнишь, как выглядела я?
Две сотни мелких косичек, таких же, как и сейчас, короткий топ-бандо и джинсы, обрезанные по щиколотку. Наша дочь мечтает так одеваться, но хер ей, а не топы-бандо. И особенно никаких пирсингов в пупке.
К слову о пирсинге: помнишь, как ты окинул меня взглядом с ног до головы при первой встрече? Просто уничтожил, я в нем столько дерьма прочитала о себе! Но... ты зацепился за кроваво-красную сережку в моем пупке, и это был чистый кайф.
Не потому что ты мне понравился, нет. А потому что мне стало чертовски смешно, когда представила, что ты захочешь меня однажды трахнуть. Ты и я? Что может быть более странным?
Ты был абсолютно мерзким, с этой твоей алебастрово-белой кожей и чёрными волосами, сверкавшими, как начищенный ботинок. Я подумала тогда, что это отвратительно, и в жизни бы не стала с тобой спать. Усмехнулась, что, скорее всего, в процессе твоя длинная чёрная челка будет щекотать мой лоб. Убого. Сейчас у нашего среднего сына такая же челка, черт бы тебя побрал.
