Колготки узкие, с силой всовываешь ногу, вторую, встаешь и натягиваешь. Майка. Школьная форма из тонкой шерсти, немного колется. Заплети. Мамины руки туго стягивают волосы, мягкие руки обхватывают всю голову, шутливо мотают раз-два. Сладкий чай – четыре ложки. Не клади много. Размешай со дна! Намазываешь сливочное масло на печенье: нежный завтрак. По дороге, подмышками и между ног еще тепло из-под одеяла. Ничего не видишь, идешь сквозь вакуум привычного пути. Потом сидишь и смотришь на доску, не фокусируя взгляда. Не хочется лишний раз открывать рот, чтобы не утратить ощущение вязкой теплоты, сладостной горячей влажности, приклеивающей друг к другу все, что есть во рту. Кто хочет ответить? Нет, я не хочу отвечать. Не отвечать. Не открывать рот. Лишний раз не сглатывать слюну, еще полную переживаниями и картинами прошедшей ночи. Полный рот тайных небылиц. К третьему уроку рассосутся, а пока пусть напоминают о том, что я – это я здесь. У меня есть что-то своё, тайна, принадлежащая только мне. Мой личный сон.
Похоже… Я в ловушке сна.
Я в ловушке, взаперти. Я не проснулась. Или проснулась?
Помню себя с тех пор, как взобралась на железную горку в детском саду. Поправив вязанную шапку – с глаз рукой. Я посмотрела на небо – голубое – солнце ослепило меня. Перевела взгляд – красная пятиэтажка. На деревьях только начинает пробиваться листва. Я вздохнула глубоко и почувствовала яркий, густой воздух весны. Солнце везде: и внутри меня, и снаружи. Кто-то следующий толкнул меня в спину, и я с радостным воплем полетела вниз. Это первое долгое воспоминание в моей жизни. Я так любила жизнь тогда. Почему же теперь во мне только ненависть и равнодушие – в лучшем случае? А в остальные, не лучшие случаи – апатия. Черная дыра в моей груди засосала весь свет из жизни. И я стала любить равнодушие – серое, ровное чувство, не причиняющее боли.
Меня зовут Саша. Александра. Мне 29, я живу в Москве в новом веке, в новом тысячелетии. Хотя помню прошлый век и считаю себя его частью. Да, я реликвия из 20-го века. Я полна устаревшими воспоминаниями. Я не ношу розовые джинсы. Мои уши не знают белых наушников.
Я работаю в газете, которую каждый день читают сотни тысяч людей. В газете из прошлого века. Спускаясь в старое метро, они открывают эту старую газету, в которой я работаю. И они читают, путешествуя по кругу. Они читают про политику, происшествия, про известных артистов и про тех, кто хочет стать известным. Читают как будто новые тексты, сложенные из старых букв по старым шаблонам. И все эти буквы предварительно одобрены мной. Не трудно представить их лица: морщинистые, серые, уставшие уже с утра. Народ теперь читает новости только в интернете. У нас говорят, что скоро печатных газет не будет, все уйдут в Сеть. Не люблю Сеть.
Каждый день, выбираясь из своей постели, в которой я сплю одна, одеваюсь и плетусь в редакцию, утаивая во рту то самое вязкое чувство. Весь день я читаю то, что все эти люди будут читать завтра или уже сегодня вечером. Я корректор. Чаще всего моя деятельность сводится к исправлению орфографических ошибок наших журналистов. Об этом ли я мечтала?
В детстве я ходила в школу, потом из школы. Играла с друзьями. Хотела быть Изаурой, потом Анжеликой, потом королевой Марго и мадам де Помпадур. Но мне говорили: «Красотой не проживешь». Я, как дурочка, верила и училась, что было сил, непонятно чему училась, хваталась за все подряд. В какой-то момент я оказалась на улице с дипломом ФилФака в руках и без малейшей идеи насчет того, кем работать мне теперь и чем заниматься. В 22 года у меня был диплом и большая сексуальная неудовлетворенность. Я знала, как читать, я не знала, как общаться. Тем более, флиртовать.
«Филологический факультет – эта такая забавная ветка классического высшего образования. Здесь тебе просто „ставят мозг“. Делают из тебя интеллигента», – сказал однажды за обедом в старой редакционной столовке Митя. Что это значит? Разворачиваю эту мысль в своем анемичном сонном мозгу. Туман постепенно расходится, и вот процесс производства филологов у нас в универе спускается до уровня моего старого сознания: конвейерная штамповка орков в замке Сарумана, если кто смотрел первую часть «Властелина колец» Питера Джексона. На первом курсе твою семнадцатилетнюю невинность и светлые идеалы крошат перфоратором многоуровневого разврата античной литературы. После чего изуродованную студенческую тушу, на которой еще сохранились обрывки детских подштанников, закаляют в горниле античных душевных страстей, и то, что осталось (а остается после таких испытаний, как правило, только чистый сырец твоей натуры, неспособный на сопротивление) аккуратно шлифуют мелким наждаком древнерусской литературы, которая зиждется на священном писании и «Слове о полку Игореве», обрамленных кроваво-голубо-сусальным кружевом разнообразных страданий и поучительных историй, широко представленных в скупом наборе житий православных святых. Некоторые экземпляры на этом этапе выбраковываются – они оказываются сделанными либо из слишком твердого материала, что мешает их «обучению», либо, наоборот, из слишком мягкого, что делает их ломкими и неспособными выдержать основные черты новой личности, личности культурного, образованного человека.
