Воспоминания – алые ленты прошлого, бескозырка без них – просто блин. Вертолёт надрывно ревел, проваливаясь в воздушные ямы, и в иллюминатор грозно наплывали оголённые вершины. Тусклое зимнее солнце, никого не обогрев, медленно утопало за мглистый горизонт, налагая подвижную тень на близкие скалы. Неохватные взором отроги хребта Черского громоздились внизу; сиюминутно казалось, что холод навечно сковал заснеженные горы, и зависший винтокрыл, и остатних провожатых беглого дня: двух пилотов, Винчестера, семью радиста из трёх человек. Удручённая дикостью ландшафта женщина затосковала; да жить без мужа, что раздетой гулять по морозу; собака бежит за хозяином, а не наоборот.
Проникший в салон холод донял пассажиров. Винчестер глянул в иллюминатор и, перекрикивая гул несущих винтов, попросил:
– Геннадий, переведи на русский язык название «Хатыннах»?
– «Берёзовая роща», – охотно отозвался Чепурной. – Прежде там прииск был. Идеальное место для сытной зимовки, с готовым жильём на выбор. Разведаем погребённую россыпь, а после, – радист поморщился, – и начальство не ведает, кого куда переметнут. Похоже, снижаемся, – добавил он, – должны с Куряха забрать горняков и промывальщиков.
Внизу появились красные кровли вагончиков, с чёрными фигурками людей подле них. Вагончики поплыли в сторону, пейзаж откачнуло и, взметнув снеговую пыль, вертолёт приземлился неподалеку от лагеря. Замедляя вращение, лопасти винтов обнажились, махина качнулась и замерла. В открытый люк хлынул сухой, обжигающий гортань воздух, и спешная погрузка началась; пилоты торопили, надеясь обернуться засветло. Откидных сидений вошедшим не хватило, и опалённые стужей лица стоящих кочевников не радовали. Один радист возвращался домой, остальные – переезжали; полевые работы велись круглый год, и нужные работники перевозились в новые места.
…На посёлок бывшего прииска вертолёт вынес неожиданно; описал крутую дугу и завис на снижение. Стиснутая лесистыми кручами гор единственная поселковая улица была пустынна; увязая в глубоком снегу, к ним направлялся один, весьма самодостаточный человек. «Леван Родионович Баркенов, сам начальник участка встречает», – сразу став незначительным, выказал голубиную кротость радист. Высокорослый, шлёндая в перекидку на костылях, он походил на искалеченного пирата.
После выгрузки и взлёта вертолёта Винчестер вручил Баркенову сопроводительный лист. Недобро хмыкнув, начальник пихнул документ в карман: «Вакансия геолога есть, но прибыл ты рановато!.. – Подавив досаду, указал рукой в направлении посёлка: – Видишь казённый дом?.. Располагайся с горными мастерами!..» – и развалистой поступью полководца отправился расселять прибывших работников.
Во входном тамбуре приземистой избы белели мёрзлые тушки зайцев, висела домашняя утварь; лежало в ряд буханок десять хлеба на полке, стоял раскрытый мешок мёрзлых картофельных клубней. Хлеб замораживали про запас, и он не черствел; картошку оттаивали порциями перед варкой, и вкуса она не утрачивала; к лету завозилась хлопьевидная сухая. Спартанское убранство комнаты состояло из стола, скамьи и разностильных стульев, главенствовала сварная железная печь; под глухой стеной покоились ящики и картонные коробки с провизией, разный житейский скарб, слабо различимый в сумеречном свете, едва проникавшем с улицы сквозь небольшое, заиндевевшее окно. В малой комнате теснились кровати, висела на крючках домашняя одежда, на аляповатой этажерке валялись пожелтелые газеты забытого дня; в простенке чернела воронёной сталью изящно выглядевшая здесь двустволка, подвешенная на гвоздь за ремень. «Штучного изготовления, однако», – завистливо подметил гость; закурил папиросу из попавшей на глаза раскрытой пачки, не снимая шапки, бухнулся за стол…
Донёсся рокот трактора, приглушённые мужские голоса, и Винчестер вышел наружу, в недвижный воздух и мороз; по-за кожей пробежал, перехватил дыхание, как глоток чистого спирта; плотно облёк, парализуя. Маленький трактор оранжевого цвета волок за собой гружёные сани, притормаживая подле домов; стоявший на возу парень ловко скатывал длинные не ошкуренные брёвна. Возле избы горных мастеров он спихнул остатки дровин, спрыгнул на утоптанный снег и, сняв меховую рукавицу, протянул для пожатия руку; кисть была стылая, ледяная.
Зашли в дом; закурили; из чувства неловкости немотствовали минуту.
– Давно томишься?.. – первым заговорил Саня. – Будь проще, старик, иначе здесь отощаешь. Когда впервые над Якутией летел, из-за непогоды посадили в Хандыге, и довелось с шоферами ночевать, что с Невера на Магадан грузы возят. Отдыхали мужики перед выездом: спирт на столе, закуска мясная и рыбная; разговоры всё громче и занятнее; ко мне участливо обернутся: «Слышь, землячок! Ты бы выпил и покушал с нами…» Я нестерпимо хотел, да не поднесли к губам; сам себе наливай, пусть одна бутылка на столе или пять непочатых! Располагайся по-свойски; скоро Тимофеич подъедет, мой личный кашевар; я – за истопника, дед – за кухарку.
