– Пошел, а дверь в баню-то пристыла.
Так сосед Демьян обозначил соседу Якову свое преждевременное возвращение из его бани.
– Ты чего? – Яков вывернул голову и уставился на Демьяна. – Я думал, ты паришься уже вовсю.
– Чего-чего, пристыла, говорю.
– Ну, заходь, не пускай холод.
Демьян повозился с дверью, и прижал ее потуже, будто косяки клеем смазаны.
– Да брось ее. Чего вернулся?
– Дернул. А там…, – сосед запнулся, замотал головой, и ни с того – ни с сего перешел на фальцет: – А там…
– Чего там? – поднял грозный глаз Яков.
Демьян еще раз крутанул головой, видно, переживал сильно.
– Да говори – не тяни.
Демьян опустился на табуретку.
Яков принес ковш воды, протянул – не берет.
«Брызнуть что ли, сосед не в себе вроде».
Брызнул – сосед поднял голову, теперь мокрую, хлебанул с затягом, смачно. И огляделся, как из танка вылез.
– А чего воскресенье-то на календарике?
– Вот ты ж! Заказали мне баню на воскресенье, а теперь чудят. Иди парься, Дема! Твоя Зинаида велела истопить сегодня, чтоб ты после леса это… не захворал, кости старые прогрел.
– Чего?
– Говорю, кости старые прогрел. Намерзся же пади.
Демьян опять ушел в себя. А Яков продолжил мысль:
– Но скажу тебе, в воскресенье баню не топят, да и работать нельзя. Грешно оно.
«Растопил им на свою голову. Правда, бабы его ушли довольные. И мать, и жена… А этого откачивать надо».
– Давай по чекушке?
– А?
– Ага! Примороженный че то ты! Отморозил чего-то в лесу может? Шучу-шучу.
Яков шагнул к столу, опрокинул стопарь, вернулся к Демьяну.
– Но скажу тебе, протопил в этот раз добре, на четыре пара. Бабы твои попарились, потом племянница, потом я сходил.
– Баня проклята! – прорвало Демьяна. – Там…, там… бабка в лохмотьях бегает.
– Ведьма, – улыбнулся Яков.
– Ведьма, – серьезно подтвердил Демьян.
– Да я шуткую.
– А я нет. Она на куриных ногах скачет.
– Почудилось!
– Вот те крест.
– Разуй мозги, сосед! Мы сегодня по-твоему где мылись? От Ведьмы ты б уже не здесь стоял, родной мой. Ты вспомни, как дед Чуяк Ведьму в сарае увидал, такой кипеж поднялся. Огонь без дыма, корова сдохла, и куры, и баба его заболела. Дед в том самом сарае и околел.
– Сколько лет уж прошло, как схоронили.
– Да на краю кладбища, без креста. От Ведьмы всем несдобровать. То тебе почудилось.
– Ты погоди спокойствие-то нагонять. Дед давно покойник, а нам жить.
– Эт ты к чему?
– Ведьма завелась.
– Ты словами такими не шибко кидайся! Календарик высмотрел, а образа не заметил. В углу висят.
– А ты в баню свою зайди.
– Уже попарился. Благодарствую.
– А ты поди, глянь. Там Мамай прошел. Залито все грязью. Вонь стоит. Бочки опрокинуты, одежа под ногами…
– Вот ёп!
– Ага. Сначала глянул – верхний ярус завален тряпками, потом все зашевелилось. Трясется, и шмыг с полка вниз, и побежала туда…
– Куда?
– В угол.
– Куда?
– Под лавку, куда-куда… Ростом, как карлица.
– Может крыса?
– Не-е-е…
– Да крыса.
– Вот ты заладил: крыса, крыса…
– Да померещилось.
– Так ить не выдумашь такое…
Демьян перекрестился, и бормотал себе под нос что-то, и все тише, и тише.
«Видно, слова молитвенного свойства», – определил Яков.
– Ну, будет, не в церкву пришел… Я ж не анахорет какой, зову – знаю куда, эту баню мы еще с тятькой сложили, ты ж видел мох какой между бревен. С Васюгана. Вот люди по той памяти и нанимают меня, кому сруб нужен для дома, кому для бани.
Якову стало неловко, вспомнил он историю давнюю. Бабка Варвара, царство небесное, тятьке мозги прочищает, а тот стоит глазами в пол, как кол в поле. Бревна он тогда с ветровала привез, бабке доложили (по деревне слухи-то мгновенно разлетаются). А с ветровала нельзя, нечисть притянется. Детвора рты поразевала, застыла на месте, не хуже чем в прятки: вона што, есть ишо в лесу ведьмины места, раз взрослые об этом ругаются.
Тятька тогда сориентировался – ноги в руки, и по шустрому иконой-то предбанник и украсил, из бабкиного иконостаса. Да не спасло: икона почернела, как головешка, а тятька – в хворь.
Яков похлопал Демьяна по плечу.
«Сходить туда… Или не идти. Да лучше опосля, ну ее к лешему».
Ребус-то не сложный, разгадал. Когда племянница Зойка с детьми из бани вернулась, тогда и разгадал. Она такая, с упреком: не заходил ли кто в баню, когда мы купались? Да нет, – отвечает Яков, как на духу. А Маришка, дочка ее, тараторит, шум, мол был за стеной.
«Ведьма объявилась, – Яков сжал зубы. – Бабка Ушиха накаркала. Бабка со странностями, живет в своей конуре, за забором, дрова ей поколол, а она все выглядывает из засады, партизанка.
Недавно встретил ее. Пошел за солью, а бабка навстречу.
«Гляди в бане не парься! Им стопи сначала».
Якова тогда как током шарахнуло.
«Кому? Я один живу. Что ты несешь?»
А бабка опять за свое: «Гляди», – говорит.
Пришел домой, герань вся пожухла. Вот не верь Ушихе после этого.
Неделю целую Якова предупреждение не отпускало, такое из головы не выбросишь. Про покойников талдычила бабка, обычай есть – баню им топить, когда ведьма во дворе. А эта нечисть с покойниками водится – вытравить ее, не поле перейти. Но как после покойников потом в баню-то ходить? Соли он тогда набрал с запасом, рассыпал по краям, святой водой углы окропил, лампадку зажег, молитвенник от корки до корки перечитал. Да толку то, вона опять объявилась.
