«Мне чудится, что вся казахская степь поет», – писал прекрасный русский географ, этнограф и фольклорист, активный деятель Алаш-Орды Григорий Николаевич Потанин. Приводя эту ставшую расхожей фразу, хочу уточнить: тысячи голосов певцов казахской степи не сливались в единый хор, каждый творил сольную партию, каждый стремился заявить о собственном «Я», остаться в памяти народной под собственным именем.
Уже в ХV веке Казтуган-жырау в «Хвалебной песне» восклицает: «От туч луну очистил, от мглы солнце очистил, пройдя между мусульманами и неверными, религию очистил, Я – сын Суюныша Казтуган». В опустившейся над нацией тьме ХХ века Магжан Жумабаев, как заклинание, твердит: «Я – дитя солнца. Я приду, я приду, я приду, рожденный от Солнца, рожденный от Гунна пророк!»
Это «Я» – не наше «человеческое, слишком человеческое» Эго. Это «Я» творцов и героев, бессмертное «Я», облаченное в смертное тело, искра Божественного огня, залетевшая в земной мир. Это Субъект. В философии Субъект – активное действующее начало, тот, кто познает, мыслит, чувствует и действует. Для традиционного, то есть духовного мировосприятия, субъектность человека – это отражение запредельного, высшего Субъекта, Всевышнего. Именно такое «Я» воспевали и Казтуган, и Магжан, и тысячи других творцов казахской культуры.
Эта книга – о творцах казахской культуры, точнее, о ее творческом начале. Попытка воссоздать, реконструировать внутренний мир Субъекта казахской культуры – музыканта-воина. В степной традиции понятия «мужчина» и «герой» отождествлялись в слове «ер», каждый мужчина, в том числе и музыкант, был воином, получал воинское посвящение. Посвящение в воины означало также обретение нового бытийного статуса взрослого полноценного члена общества, носителя священного знания. Знания, выраженного в Мифе.
А. Лосев определял миф как высшую реальность, а Ф. Ницше писал: «Без мифа всякая культура теряет свой здоровый творческий характер природной силы: лишь обособленный мифами горизонт замыкает целое культурное движение в некое законченное целое». По мнению О. Фрейденберг, миф определенной культуры есть система метафор, в которых эта культура передает основополагающие для нее смыслы: Первоначало, Бытие, Время, Смерть.
В мифах разных времен и народов всегда есть нечто общее. И тем не менее каждая культура в меру своей уникальности творит собственный миф (или миф творит культуру), как-то особенно выражая вечные вопросы. Эллинская культура сформирована мифом о Прометее, западная культура – мифом о Фаусте. В этой книге мы ищем ответ на вопрос: что есть казахский миф, миф, сформировавший нашу культуру, ее Субъекта?
В бытии традиционного общества миф тесно связан с ритуалом, по сути является его сценарием, в то время как ритуал – это реактуализация, возобновление мифа. Важнейшими из ритуалов являются ритуалы инициации, посвящения, и в этой книге системно реконструируются казахские ритуалы посвящения в воины и в музыканты. Поэтому эта книга о мифах и ритуалах, формировавших Путь человека в казахской культуре.
Следует подчеркнуть: мифы и ритуалы передавались из поколения в поколение не стихийно и не отдельными мастерами, хранителями священного знания, а особыми организациями – воинскими братствами. Казахское музыкальное и поэтическое искусство создано членами таких братств.
Как и всякая реконструкция, это исследование о Субъекте казахской культуры не может не быть субъективным. В эпоху, когда физика признала эффект наблюдателя, влияние самого факта наблюдения на процессы квантовой реальности, было бы наивно отрицать, что гуманитарное знание является субъективным по своей природе.
Признание субъективности не означает отказа от научности, ведь научная парадигма актуальна, если она способна непротиворечиво объяснять наличные факты. В этом смысле наш субъективный взгляд на субъектную казахскую культуру является гораздо более научным, чем навязанное в ХХ веке представление о народной культуре, согласно которому народ в целом является не только слушателем и носителем культуры, но и ее «коллективным творцом», «сообща» сочиняющим песни и музыку.
Книга составлена из текстов, которые на протяжении почти четверти века я писала вне любых грантов, штатов, планов и заказов, для себя самой в стремлении быть достойной моей Әже, еще раз – через грань миров – прикоснуться к той светлой и немного ироничной мудрости, которую она излучала. Я пыталась понять: откуда у моей Әже духовная сила, пред которой склонялись самые опустившиеся люди… Мое поколение читало книги о том, в каком невежестве и дикости прозябал казахский народ до Октябрьской революции 1917 года, и очень часто поведение моих соплеменников, особенно облеченных хоть какой-то властью, заставляло нас стыдиться своего происхождения. Я пробуждаю к жизни эти тяжелые воспоминания, потому что под давлением атмосферы того времени слишком многие мои не лишенные чувства чести сверстники оказались во власти национального нигилизма, чаще всего неосознаваемого, а иногда даже теоретически обосновываемого. От впадения в него меня удержала моя Әже. Не речами – сталинские репрессии научили это поколение «держать язык за зубами», особенно в присутствии детей. Сам облик воспитанной в чисто казахской среде Әже – маленькой, загорелой до черноты, всю жизнь тяжко трудившейся, по советским меркам неграмотной, но при этом имевшей поистине королевское достоинство – опровергал домыслы советской идеологии.
