Топор без устали крушил новенькую, с любовью и тщательностью собранную три дня назад мебель в детской комнате. Вены на руках напряглись, глаза одичало бегали от одного предмета мебели к другому, пока не осталось ничего целого. Комната превратилась в груду мусора: синтепон из истерзанных подушечек-бортиков валялся клубками, острыми клиньями торчали прутья из перевернутой кроватки, комод стал кучей изрубленной березовой древесины. Больше не было в комнате ни шкафа, ни кресла-качалки для кормления, ни пуфика для ног, ни кроватки, ни пеленального столика. Нетронутыми остались только тряпки: пеленки, ползунки и прочая трикотажная необходимость в жизни семьи с новорожденным. Комната была превращена в беспорядочный хаос, оставляющий только надежду на то, что хоть что-то из мебели можно будет восстановить.
Но семьи больше не было. Ярость, которую Игорь выплеснул на ни в чем не повинную, очаровательную мебель так же внезапно иссякла, как и появилась. Как выбросы пепла лишь предвестник извержения, так и ярость была лишь прелюдией к гораздо более серьезному чувству, справится с которым под силу не каждому. Глаза, у мужчины, который всего несколько часов назад считал себя самым счастливым, померкли, руки устало опустили топор, так и не дав ему разрубить последнюю перекладину в кроватке. Белый и розовый цвета в детской комнате исчезли, весь мир для него окрасили серые цвета.
От отсутствия слез становилось только хуже. Находиться в квартире было невозможно, поэтому очень скоро мужчина всунул не по росту большие ступни в кроссовки, натянул дождевик и вышел на лестничную площадку. Когда двери лифта разъехались, Игорь почувствовал, что что его рука все еще сжимает топор. Он оставил его тут же, у дверей лифта на своем этаже.
На улице шел проливной, холодный, ноябрьский дождь. Маленькие серые капли сливались в сплошную водяную пелену.
Куда идти в таком состоянии? К кому обратиться? Еще вчера он переписывался с женой, еще позавчера поцеловал на прощание у входа в отделение, еще три дня назад прижимал к себе в постели ее так быстро увеличившееся, но все еще горячо любимое и желанное тело. Его любовь к ней всегда была абсолютной и безусловной. Ее любовь к нему была настолько концентрированной, что казалось, воздух между ними можно было разливать по флаконам и раздавать желающим, никогда не знавшим аромат любви. Лишить его любимой женщины и взамен оставить маленькую картофелину с функцией выкачивания сил и денег – это подло и совершенно бесчестно. Он одергивал себя – оставался еще старший сын, не только вопящая картошка ему досталась в наследство от жены и об этом надо помнить, чтобы не сойти с ума.
Серый проспект уныло умывался холодной водой. Сложно было поверить, что эта часть Москвы когда-то снова оживет, зазеленеет и зацветет. Широкий тротуар сворачивал в темные скверы и снова выныривал к дороге. Игорь шел по тому же пути, каким ходил с женой много лет назад, в их студенческие годы, во время романтических конфет и букетов. Он не замечал, что выбирает тот же сквер, тот же поворот, где они скрывались, сбегая с пар в универе и смеясь, словно преступники, целовались за деревом. Но теперь здесь не было ни влюбленных пар, даже одиноких собаководов не было. В такую погоду все нормальные люди дома сидят.
Кроссовки давно промокли, дождевик не выдержал напора водяных струй и не защищал от воды, джинсы почернели влаги. Ноги сами привели его в старый район, где он познакомился с женой, где до сих пор жили её родители. И они все еще ничего не знают. Сколько он шел сюда? Путь ведь был не близкий, но с собой не было ни телефона, ни часов, чтобы понять… хотя это не важно. Он набрал знакомый, заученный, впечатанный в сознание и подсознание код домофона, поднялся на второй этаж, нажал на кнопку звонка и дверь тут же открыл Петр Сергеевич, отец жены.
Глаза запавшие, суровые, метают синие молнии, а ноги еле держат, ухватился за ручку двери и не отпускает, не дает войти. Тонкие губы вовсе исчезли с лица. А вот и Ирина Васильевна, теща, подбегает и будто отказывается понять, то, что понял ее муж еще в ту секунду, когда зазвонил звонок.
Момент, когда все оказались на кухне, врезался в память каждому, а то что было до него – как снимал обувь и дождевик, как непонимающе смотрели ее родители на него, но при этом все понимали – этого никто не помнил.
Первым нарушил молчание Игорь. В его голосе не было прежней силы. Он просто говорил, чтобы не молчать.
– Врачи сказали, это аневризма. Говорят, что в любой момент она могла убить ее, но никогда не давала о себе знать. Говорят, это произошло уже… уже после операции.
После этих слов надолго воцарилась тишина. Ирина Васильевна плакала тихо и горько. Петр Сергеевич не плакал, но его лицо посерело, осунулось и постарело в миг, в одну секунду.
Любимая дочка, Неллечка, умница и красавица, гордость всей семьи. Успешный графический дизайнер показала родителям магию искусства в современном мире, так удачно вышла замуж за чудесного парня, с которым прошла путь от комнаты в коммуналке до совместной квартиры в центре Москвы, подарила им чудеснейшего внука, всё детство была примерной дочкой, носила пятерки и никогда не приносила проблем. Иногда Петру и Ирине казалось, что их дочь буквально образчик идеальной женщины, дочери, жены и матери. И вот – расплата за тридцать лет счастья быть её родителями. Что может быть хуже в этом мире, чем потерять ребенка? У них не было ответа на этот вопрос. Вид убитого горем Игоря раздражал – разве может он понять их боль? Разве может почувствовать хоть десятую того, что чувствует убитая горем мать?
