Каждый шаг, как в бездну, каждое движение отголосками боли. Вдоль позвоночника будто иглы вонзаются в спинной мозг, глубоко, сильно. Так, чтоб простреливало паутиной адского тока по всему телу. Пока шли между клетками, я была счастлива, что на мне маска, и тварь, которая украла у меня кусок жизни, украла у меня кусок сердца и души, идет впереди меня и не видит, как меня трясет, она нахваливает своих рабов. Несчастных, опутанных железными кандалами, скованных по рукам и ногам беспомощных псов. Так она их называет. Да, они преданно падают на колени, да, они склоняют головы. Она их сломала. Она превратила их в тряпки, готовые на что угодно за ее благосклонность. И я не хочу верить, что с Ханом она могла сделать то же самое.
Я увидела его сразу. Нет, не увидела. Я его почувствовала. Как чувствуют нюхом дикие звери, как чует умирающий от жажды журчание воды, даже если его не существует. И я слышала. По реву узнала, по тяжелому дыханию. По каким-то невидимым молекулам. Сердце заныло, застонало и вынудило обернуться, чтобы огромной силой воли заставить себя не пошатнуться. Увидела своего мужа.
Гордого, прямого, как струна, покрытого грязью, кровью и потом. Если бы я могла заорать, если бы могла упасть к нему в ноги и жадно целовать его грязные пальцы, я бы так и сделала, я бы жалась к нему изголодавшимся телом, я бы нюхала его засаленные волосы, я бы целовала каждую каплю пота на его теле и покрывала поцелуями каждую рваную рану, и оплакивала их, как свои собственные. Но я могла только открыть рот под маской в немом вопле, в отчаянном крике радости и боли. И дикая пульсация сердца заставляет все тело неметь, покрываться мурашками, а перед глазами темнеет, и кажется я могу упасть на пол… Но нельзя. Ничего нельзя. Он жив! Божеее мой, он жив! Я была права. Как они не убеждали меня, как не пытались его похоронить, как не считали меня сумасшедшей. Он жив.
А потом посмотрела ему в глаза и….поняла, что ошиблась. Не жив. Он мертв. Давно. В этих глазах больше нет человека, в них нет света, нет огня. Они сухие, мутные, полные ненависти, и ад живет в них, ад, способный умертвить все живое вокруг. И эти ссадины, раны, шрамы. Бесконечные увечья.
Мой родной… что же они делали с тобой? И права нет даже заплакать, только пальцы сжимать, только пытаться не всхлипнуть, не застонать, не броситься к нему. Сдержаться диким усилием воли.
Мой Хан. Не склонил головы, не стал на колени. Единственный. Среди всей толпы. Как волк-одиночка посреди трусливой стаи шакалов и гиены во главе. Когда его ударили при мне, я медленно закрыла глаза, сжимая руки еще сильнее. А в голове пульсирует только одна мысль – в рукаве кинжал. Один удар, и эта сука ляжет ниц передо мной и перед ним… Но это никого не спасет. Никому не поможет. И весь мой план, все мои усилия пойдут прахом.
Близка к обмороку, обливаясь изнутри кровью, как будто разодрали в лохмотья, как будто меня режут в тех же местах, где и на нем шрамы. Как будто это я на коленях, залитая кровью, беспомощная… Но какой же он сильный, мой Хан. Даже там, внизу, на тюремном полу он кажется опасным, злым и вызывает суеверный ужас. И я вижу, что она его боится, эта сука, возомнившая себя вершителем судеб и рабовладелицей. Близко не подходит, держит дистанцию, даже когда он на цепях и на четвереньках перед ней. Правильно, тварь, бойся. Мой мужчина опасней всех твоих псов вместе взятых. Опасней, сильнее и хитрее. И больше он не один. Я рядом… лишь бы только позволил быть рядом.
***
– Один против четверых? Не уверена, что хочу сделать на него ставки… Он проиграет.
Как один? Почему, черт ее раздери эту тварь, он один? Я же не выдержу этого боя. Я выдам себя, я не смогу это вытерпеть.
– Он их уложит. Не сомневайся. Будь это не так, я бы уже давно сняла с него шкуру живьем. На хрен бы он был мне нужен, такой упертый идиот. Но он стоит тысячи таких, как эти. Скоро сама увидишь. Интересно, твой подарок так же хорош.
– Поверь, мой подарок не хуже.
– Не привыкла верить. Потом посмотрим.
Да, она знала, на что он способен, как боец. А я нет. Мне было страшно. Каждый раз, когда ему наносили удары, когда выступала кровь, я судорожно сжимала пальцы. Хватит его бить, пожалуйстааа, хватит. Я больше не смогу вынести ни одного удара. Я уже сама вся избитая и искалеченная, на мне места живого нет. Я чудом держусь, чудом дышу, чудом сижу на месте.
И под конец боя все же не выдержала – вскочила, и она вместе со мной. Довольная. Пищит, руки вверх подняла. Только что Хан принес ей миллион. Если бы я могла искромсать ее на ошметки, я бы это сделала не задумываясь.
Поднял голову и посмотрел прямо на меня. Горло перехватило, как удавкой, потянуло, лишая возможности дышать. Какие жуткие и пустые у него глаза. Он ведь уже ни на что не надеется. Он себя похоронил. И уверен, что домой ему не вернуться. Я вижу это по глазам. По всему его облику одинокого и скалящегося зверя, выживающего из последних сил.
Нет, он ей не сдастся, и на колени она его не поставит. Он скорее перегрызет себе вены.
– Я же говорила – победит. Упрямый, проклятый сукин сын любит жизнь. А кто ее не любит? Все хотят жить. Даже самые презренные твари. Ну что… сорвешь сливки? Иди и оттрахай этого ублюдка. Он весь твой. Разрешаю применять насилие.
