…Через несколько дней после назначения приват-доцентом в один из провинциальных университетов Ипполит Сергеевич Полканов получил телеграмму от сестры из её имения в далёком лесном уезде, на Волге.
Телеграмма кратко сообщала:
«Муж умер, ради бога немедленно приезжай помочь мне. Елизавета».
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже решил уехать на лето в деревню к одному из товарищей и работать там, чтобы с честью приготовиться к лекциям, а теперь нужно ехать за тысячу с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать женщину, потерявшую мужа, с которым, судя по её же письмам, ей жилось не сладко.
Последний раз он видел сестру года четыре тому назад, переписывался с нею редко, между ними давно уже установились те чисто формальные отношения, которые так обычны между двумя родственниками, разъединёнными расстоянием и несходством жизненных интересов.
Телеграмма вызвала у него воспоминание о муже сестры. Это был добродушный человек, любивший выпить и покушать. Лицо у него круглое, покрытое сетью красных жилок, глазки весёлые, маленькие; он плутовато прищуривал левый и, сладко улыбаясь, пел на сквернейшем французском языке:
Regardez par ci, regardez par la…
[1]Ипполиту Сергеевичу было как-то неловко верить, что этот весёлый малый умер, потому что люди пошлые обыкновенно долго живут.
Сестра относилась к слабостям этого человека с полупрезрительным снисхождением; как женщина неглупая, она понимала, что «в камень стрелять – только стрелы терять». Едва ли её сильно огорчила смерть мужа.
Но отказать ей в просьбе было бы неудобно. Работать можно и у неё не хуже, чем где-нибудь…
Ипполит Сергеевич решил ехать, и недели через две, тёплым июньским вечером, утомлённый сорокавёрстым путешествием на лошадях от пристани до деревни, он сидел за столом против сестры на террасе, выходившей в парк, и пил вкусный чай.
У перил террасы пышно разрослись кусты сирени, акаций; косые лучи солнца, пробиваясь сквозь их листву, дрожали в воздухе тонкими золотыми лентами. Узорчатые тени лежали на столе, тесно уставленном деревенскими яствами; воздух был полон запахом липы, сирени и влажной, согретой солнцем земли. В парке шумно щебетали птицы, иногда на террасу влетала пчела или оса и озабоченно жужжала, кружась над столом. Елизавета Сергеевна брала в руки салфетку и, досадливо размахивая ею в воздухе, изгоняла пчёл и ос.
Полканов уже успел заметить, что сестра – как он и думал – не особенно огорчена смертью мужа, что она смотрит на него, брата, испытующе и, говоря с ним, что-то скрывает от него. Он ожидал увидеть её нервной, бледной, утомлённой. Но теперь, глядя на её овальное лицо, покрытое здоровым загаром, спокойное, уверенное и оживлённое умным блеском светлых глаз, он чувствовал, что приятно ошибся, и, следя за её речами, старался подслушать и понять в них то, о чём она молчала.
– Я была подготовлена к этому, – говорила она спокойным контральто, и её голос красиво вибрировал на верхних нотах. – После второго удара он почти каждый день жаловался на колотья в сердце, перебои, бессонницу… Говорят, он там очень волновался, кричал… накануне он ездил в гости к Олесову – тут есть один помещик, полковник в отставке, пьяница и циник, разбитый подагрой. Кстати, у него есть дочь, – вот сокровище, я тебе скажу!.. Ты познакомишься с ней…
– Если нельзя избежать этого, – вставил Ипполит Сергеевич, с улыбкой взглянув на сестру.
– Нельзя! Она часто бывает здесь, а теперь, конечно, будет ещё чаще, – ответила она ему улыбкой же.
– Ищет жениха? Я не гожусь для этой роли.
Сестра пристально посмотрела в его лицо, овальное, худое, с острой чёрной бородкой и высоким белым лбом.
– Почему же не годишься? Я, конечно, говорю вообще, без мысли об этой Олесовой – ты поймёшь почему, когда увидишь её – но ведь ты думаешь же о женитьбе?..
– Пока ещё нет, – кратко ответил он, подняв от стакана свои глаза, светло-серые с сухим блеском.
– Да, – задумчиво сказала Елизавета Сергеевна, – в тридцать лет делать этот шаг для мужчины и поздно и рано…
Ему нравилось, что она перестала говорить о смерти мужа, но – зачем же, однако, она так пугливо позвала его к себе?
– Нужно жениться в двадцать лет или в сорок, – задумчиво говорила она, – так меньше риска обмануться самому и обмануть другого человека… а если и обманешь, то в первом случае платишь ему за это свежестью своего чувства, во втором же… хотя бы внешним положением, которое почти всегда солидно у мужчины в сорок лет.
Ему казалось, что она говорит это больше для себя, чем для него, он молчал, откинувшись в кресло, глубоко вдыхая ароматный воздух.
– Так я говорила – накануне он был у Олесова и, конечно, пил там. Ну и вот… – Елизавета Сергеевна печально тряхнула головой. – Теперь я… осталась одна… хотя я уже с третьего года жизни с ним почувствовала себя внутренно одинокой. Но теперь такое странное положение! Мне двадцать восемь лет, я не жила, а состояла при муже и детях… дети умерли.
Что я теперь? Что мне делать и как жить? Я продала бы это имение и поехала за границу, но его брат претендует на наследство, возможен процесс. Я не хочу уступать своего без законных к тому оснований и не вижу их в претензии его брата. Как ты об этом думаешь?
