Это небольшой рассказ о повседневной жизни московского метро глазами местного нищего. Хотя бедняга и не представляет благоприятное зрелище для станционных охранников, он может получить сострадание от тех, кто проходит мимо, когда они бросают деньги в его шляпу.
Однажды необычная и чудесная встреча с карликом, навсегда меняет его беспросветную жизнь.
Иногда по утрам нищему чудился карлик с морщинистым лицом, одетый в лоснящийся вытертый фрак, плотно облегающий щуплую фигуру. Карлик появлялся обыкновенно всего лишь на несколько мгновений, проскакивал мимо нищего и, с ухмылкой на тонких старческих губах, исчезал, незамеченный никем. Никем, кроме нищего, который сразу опускал голову, словно стыдясь нелепого видения, и замирал в бесконечном поклоне, похожем на непрерывное отрешенное раздумье.
Утреннее холодное солнце, еще нетронутое ядовитой желтизной московского смога, выползло из-за далеких продуктовых ларьков и озолотило станцию метро торжественным блеском. Огненный луч проник сквозь пыльные стеклянные двери вестибюля, откровенно осветил нищего в живописных лохмотьях, сидевшего на грязном полу недалеко от эскалатора.
Нищий зябко поежился, провел ладонью по седой щетине, сладко зевнул, обозначив добрую сотню морщинок, подаренных преклонным возрастом и непомерным употреблением спиртного. Маленькие слезящиеся глазки взирали на множество ног, спешащих мимо, так как голова нищего покоилась в просящем поклоне.
Здесь бедняга обладал двумя именами: коллеги звали Букой, а милиционеры-завсегдатаи – Убогий. На Буку нищий охотно откликался, а что касается второго имени, – он его просто не слышал, что, по-видимому, и мешало скучающим словоохотливым стражам подземки позабыть это прозвище.
Бука, шлепая пухлой треснутой губой, шепелявил одну и ту же фразу: «Подайте ради Христа, подайте ради Христа». Перед взором нищего мелькали и мелькали, худые и толстые, голые и облаченные в штанины, женские, мужские и детские, мелькали обутые в «разноразмерную» обувь ноги. Иногда пара из нескончаемой вереницы ног на миг останавливалась, и в замасленную Букину шапку-ушанку летела монета. И Бука ждал этих замерших на мгновение ног, чтобы сбивчиво сообщить им вежливо и тоскливо: «Благодарю, дай Бог счастья тебе…»
Вот в десятый, а может быть, и в сотый раз за сегодняшнее утро ноги остановились перед Букой. Остро отглаженные роскошные брюки застыли упругими чёрными парусами, едва тронув богатые сияющие ботинки. Тут же, рядом с Букой, появились стройные женские ноги, обтянутые туманно-васильковыми чулками. Синие туфельки как бы приклеились к грязному кафельному полу.
