Небольшая затерявшаяся среди полей деревня Ямные Березники – моя родина. Просторный дом с тремя окнами на юг. Резные наличники. За двором фруктовый сад. Отменные сорта яблок. Кто и когда построил этот дом и развел сад, обо всем мне поведал сосед старик Иван Федорович Куликов. Прожил он большую жизнь, многие события в деревне на его памяти. Хорошо знает всех моих дедов и прадедов. Фамилия моя, Заботин, берет начало с Василия Филипповича и его жены Василисы Ильиничны. По рассказам соседа-старика их зять Иван Федоров попал в рекруты. И был неплохим воином. В каком-то бою отличился и был награжден солдатским Георгием! И он им гордился, постоянно носил на груди. Не будет лишним привести рассказ, как он заставил урядника унизиться перед ним, бравым георгиевским кавалером.
В те годы в деревне при въезде были ворота, и круглые сутки закрыты. Прошел или проехал на лошади – ворота за собой затвори. Такой неписаный закон. Бывший солдат в родной деревне был сторожем. Вечером, как рассказывает сосед-старик, он подошел к воротам проверить, хорошо ли затворены. И тут со стороны Симбилей на тройке подъехал урядник. Грозно на него: «Отворяй!» Но георгиевский кавалер, пусть и сторож, однако знает себе цену. Спокойно сказал: «Не отворю!» Урядник в гневе на него: «Запорю! Отворяй!» А Иван Федоров распахнул полушубок, и тот застыл в изумлении. На груди сторожа – Георгиевский крест. Урядник поклонился, отворил ворота и сам же их затворил.
Видно, сильно поразила односельчан эта история, если вспоминали о ней и рассказывали в подробностях через семьдесят лет. Сколько воды утекло, несколько поколений сельчан сменились – а память осталась.
После, спустя много лет, в Нижегородском архиве я нашел подтверждение словам старого односельчанина. Проследил свое родословие до середины XVIII века. Родился Иван Федорович в 1803 году. В 1829 году, когда его забрали в солдаты, у него уже были дети. Остались они на попечении матери Натальи Васильевны и деда Василия Филипповича.
Всех кормить, поить, обуть, одеть надо. Одним словом, забот полон рот. Вот и прозвали Василия Филипповича – Забота. Впрочем, рассказывали в деревне и другую историю. Деревни и села горели в то время часто. И сгорали дотла. Огонь за считанные минуты пробегал от одного конца деревни до другого. И вот в один такой пожар, видя, что огонь скоро доберется и до его дома, вскочил старик на коня да наметом в соседнее село, где продавался новый сруб. А то потом не укупишь. Возвратился домой – ан дом-то его цел. Ветер сменился или Бог отвел…
По одной ли, по другой ли причине, а может, по обеим сразу, но прозвище Забота крепко прилипло к деду Василию. Даже в церковные книги попало. И внуки его были уже Заботины. А отец их, прослуживший почти тридцать лет (вернулся после 1858 года), Заботиным еще не был. В книге записей умерших за 1869 год написано: «Воин Иван Федоров. Причина смерти – от старости. Священник Преображенский».
Еще задолго до моего рождения ушел освобождать Болгарию от турецкого ига родной брат моего деда Егор Дмитриевич. Бои были нелегкими. Где-то там, в Болгарии, и сложил он свою голову.
И еще один защитник Отечества – по материнской линии. Яков Кириллович, из села Горные Березники. Дед моей мамы. В составе своего полка участвовал в обороне Севастополя в 1855 году. Вернулся домой живым.
* * *
В раннем детстве близких друзей у меня не было. Мальчишки были все старше и озорные, драчуны. Подойду к ним, они меня отлопают. Я со слезами иду домой. Мама в тревоге: «Ты что? Кто тебя?»
– Вон они! – с гневом скажу я и от досады покажу кулак.
– А ты не ходи к ним! Не ходи! Пойдем со мной к Гараниным.
Гаранин через дом от нас. И приходится нам по родству. И потому были у них часто и шли смело.
Хозяин дома Иван Львович – человек интересный, состоятельный. Служил на флоте. Побывал в Египте, во Франции, Англии, повидал всего много. Любил музыку. У него было, как он иногда говорил, «чудо». Для всей деревни диво. А чудо всего-навсего – граммофон. С каким же любопытством рассматривал его дед по прозвищу Малыш. Никак он не мог понять: человека не видно, а голос его через трубу слышит.
Еще большее любопытство вызывал граммофон у меня. Огромная, изящно сделанная труба. Когда первый раз я его увидел и послышался из нее мужской голос, я от неожиданности напугался и отбежал в сторону.
Ни граммофон, ни его песни не могли так увлечь меня, как книги. Целый набитый до отказа шкаф. Тут старые журналы «Вокруг света». Толстые, в переплетах книги. Иван Львович позволил мне свободно копаться в них. Вначале, когда я еще не умел читать, разглядывал картинки журнала «Вокруг света». Тут были не только снимки, но и картины мастеров живописи. Все это было мне, мальчишке, не сидевшему еще за партой, интересно, познавательно.
Когда я научился читать, узнал Толстого, Пушкина, Никитина, Кольцова. Если мальчишки, мои одногодки, кроме как «Жил-был у бабушки серенький козлик», ничего не знали, то я уж наизусть выучил стихи Пушкина, Майкова, Тютчева. Особенно мне пришлись по душе стихи Никитина «Утро», «Степь».
На каждое время года есть стихотворение. Лето: «Пахнет сено над лугами. Песней душу веселя, бабы с граблями рядами ходят, сено шевелят».
