Он досмотрел по телевизору новости про украинские события и пришёл к окончательному выводу: революция наступит неизбежно. Неизбежно означало через два-три года.
Он позвонил дочке:
– Твои планы поехать после третьего курса по обмену в Италию не изменились?
– Не изменились, – сказала Алиса. – Я сдала предварительный экзамен. Только пошли какие-то нехорошие разговоры про визовые ограничения.
– Приезжай к трём часам в кафе в Центральном доме художника.
– Привет, папа! – сказала Алиса и села за столик. – Как дела?
– Всё в порядке, ласточка. Работы много.
– На чью выставку сегодня пойдём? – беззаботно спросила дочка. В свои двадцать лет она была переполнена энергией и любопытством к жизни.
– Сегодня на выставку не пойдём, – улыбнулся он. – Есть серьёзный разговор. Ты едешь в Пармский университет? Когда?
– В Парму или в Турин, – сказала дочка. – Мне больше нравится Парма. В конце сентября.
– Давай поступим так, – сказал он. – Я наскребу к августу максимальное количество денег, к сожаленью, не очень много, в нашей конторе сейчас платят плохо, но примерно пять тысяч евро соберу. Ты уезжаешь в Италию по туристической визе, остаёшься там до конца сентября. Если студенческий обмен сорвётся, устроишься на работу. Ты ведь хорошо изъясняешься по-итальянски.
– Что-то случилось, папа?
– Всё катится к чёртовой матери, – сказал он. – То есть, катится довольно давно, ещё до твоего рождения и даже до моего, но сейчас этот процесс приобрёл вполне конкретные очертания. Смутные времена лучше переждать в цивилизованной стране. Тебе же нравится Италия?
– Нравится, – сказала дочка. – Но если виза будет просрочена это нарушение. Меня могут выдворить.
– Нарушение не самое страшное, – сказал он. – Твоя задача не попадаться на глаза полиции. Кроме того, если я прав, получить статус беженки будет довольно легко.
– Тогда можно выйти замуж, – сказала дочка.
– Давай без крайностей. Замуж надо выходить по любви. Так что не торопись с этим делом.
В понедельник он приехал в институт ближе к обеду и сразу пошёл в закуток к начальнику.
– Привет, Колян!
– Чего опаздываешь? – спросил начальник. – Плохо себя чувствуешь?
– Отпуск хочу взять на пару недель, – сказал он. – У меня тут семейные обстоятельства.
– Бери, – равнодушно согласился Колян. – Заказ всё равно подвис. На отпускные не рассчитывай.
– Перебьюсь, – сказал он. – Понимаю ситуацию.
Их институт выиграл тендер на проектные работы по сооружению центральной кольцевой автодороги, но финансирование откладывалось уже который месяц. Других серьёзных заказов не было.
– Новая бухгалтерша вышла на работу, – сказал Колян. – Наш случай. Около сорока, разведёнка, упругая, глазастенькая. Рекомендую обратить внимание.
– Обязательно. После отпуска и займусь.
Вечером в пивном баре возле дома он разглагольствовал перед интеллигентного вида толстяком.
– Это начало конца – то, что происходит на Украине. Мандат, выданный историей Российской Империи, давно истёк.
– Полностью с вами солидарен, – сказал толстяк. – У нас сто пятьдесят миллионов бездельников, а тут ещё тридцать миллионов дармоедов из Юго-Восточной Украины присоединятся. И все с претензией: мы – Донбасс, мы – оборонная промышленность. Пенсии нам давай, социальные льготы. Только кому их харьковские танки в наше время нужны.
– Нефтяных доходов на всех не хватит, – сказал он. – А с учётом нашего воровства и надеяться бессмысленно. У Путина не останется выбора: только ввести военное положение, отгородиться от всего мира высоким железным забором и помахивать ядерной дубинкой. Когда вокруг одни враги, можно рассчитывать на единение душ. Давнишняя православная общинная логика. Только народ нынче другой. Не потерпит царя, как его не обзови. Вот тут бедлам и начнётся.
– На счёт народа в корне не согласен, – сказал толстяк. – В нашей стране семьдесят лет методично уничтожали генофонд, чмырили, травили, миллионами кидали в жерло войны. Что мы получили в результате: быдло правит быдлом. Заметьте, из всех волн эмиграции почти никто из порядочных людей так и не вернулся. Считанные единицы. Солженицын, например, приехал, бороду отрастил, думал, новым Львом Толстым станет. Не стал, никто его слушать не захотел. Так и помер в забвении.
– Он разве умер? – сказал он.
– Вот и я говорю, – сказал толстяк. – Встанет наш добрый народ в очередь за колбасой, море в Крыму есть, Сочи теперь высочайшим повелением вообще суперкурорт. Паёк есть и, слава богу, можно дальше баклуши бить.
На следующий день он приехал в Наро-Фоминск, проверить бабкин дом. В доме он был последний раз лет пятнадцать назад, бабка ещё была жива, он ещё жил с женой, они с дочкой ходили в лес за дикой малиной. Дом стоял тёмный, с покосившейся крышей, но стекла были целые. Он снял бесполезный проржавевший навесной замок с двери и вошёл. На него пахнуло пылью и паутиной. «Крыша вроде не потекла, – подумал он. – Отмыть, обои поклеить, жить можно. Дрова надо будет купить».
– Кто там? – услышал он старушечий голос.
Он вернулся на крыльцо.
– Здрасьте, тётя Паша! Это – я.
– Серёжа?! – старушка подслеповато смотрела на него. – Давненько тебя не было. Поседел ты, милый. Наследство приехал проверить?
