Вглядываясь в собственное отражение, Петр изучал каждый сантиметр близнеца, тот ответил приятной улыбкой. Глаза человека в зеркале блеснули, он заговорил.
– Ты жаждешь совета, но готов ли признать истину? – фигура, расправив плечи, настойчиво буравила того, чьим отражением являлось.
– Я не хочу, они опять загнали меня в тупик. – мужчина метался в нерешительности.
– Ты жалок в своем бессилии, убегаешь, бездействуешь, сколько лет ты ждал этого момента? Разве не хочешь вновь взглянуть ей в глаза?
– Все что я хотел все эти годы – забыть! – Петр решительно посмотрел на высокое широкоплечее отражение.
Они были похожи. Те же черты, глаза, волосы, но взгляд, повадки, все было новым. Отражение превзошло хозяина, оно имело черту не присущую Истинному – смелость. Бесстрашно смотрел прямо в глаза, Петр же всегда избегал прямых взглядов. Природная робость второго, с годами превратилась в мягкотелость. Друзей не было, только товарищ по работе изредка приглашал на сто грамм пива или чего покрепче, но даже с ним он испытывал лёгкую неловкость.
– Так забудь! – решительность придавала смелости, но не открывала выхода из лабиринта.
– Но как? – беспомощно взвыл Петр, припав к зеркалу.
– Твое желание исполнено… – фигура хлопнула в ладоши и испарилась.
***
Глаза открылись, пространство вокруг обволок густой туман. Он не сразу осознал, что лежит, мысли путались, воспоминания – стеной накрыл чистый лист, такой же белый и густой, как и мгла вокруг. Опираясь на локти, с трудом удалось подняться. Ладони до кистей увязли во влажной вязкой смеси из прошлогодних листьев, подтаявшего снега смешавшегося с почвой в грязевую прослойку. Голова кружилась, сквозь густые облака не видно было ни единого предмета, за который можно было зацепиться глазами. Встать удалось не сразу. Пошатываясь, мужчина средних лет в старенькой дутой куртке, иссия-черного цвета, потертых графитовых тренчиках тона мокрого асфальта, выставил выпачканные ладони вперед, но и этот оттенок черного бесследно растворился в белом, как и глянец черного-янтаря густых волос. Он брел в единственном направлении – прямо, не зная петляет, или все же отходит от того места где очнулся, руки исчезали в тумане от локтя. Пелена, пропитывала влагой, собираясь в капельки, оседающие на оголенных участках кожи.
Туман играл с невольным путником в прятки, сгущаясь, становился фактически осязаемым, вставал стеной заставляя повернуть, вел по очерченному маршруту белоснежного, густого лабиринта. Ощущение чужого присутствия не покидало. Долгие часы кто-то следил за ним. Это ощущалось физически, сквозь смог, через который ничего не было видно. Паника брала верх над безвыходностью, заставляя быстрее перебирать ватными от усталости ногами. Остановка означала бы смерть, поражение в схватке без боя.
Рука задела что-то твердое. Предмет на ощупь напоминал кору не молодого дерева, осязания не обманули, над головой сквозь рассеивающееся облака, величественно раскинулись ветви старого дуба. За долгую и мучительную прогулку, единственного встретившегося живого существа. Мужчина благодарно прижался к толстому шершавому стволу запачканной щекой. Туман отступал, разгоняемый металлическим маетным скрежетом, повторяющимся эхом в дымке белого плена около часа, но сейчас он был отчетлив, будто находился совсем рядом. Качели на одной их ветвей, вопреки всем земным законам, скрипели ржавыми цепями, протирая кору. Не решительно он обошел вековой дуб, приблизившись к ним. Они остановились, протяжно скрипнув в последний раз. Грузные капли липкого пота окропили все части тела, даже те, до которых не успела добраться промозглая сырость. Ветви могучего дерева закрутились вальсом, грудь сжали тысячи цепей, сердце бешено затрепетало, отбивая ритм в ушах.
***
Липкие стены, пропитанные подвальным смрадом, обтянул неприхотливый мох. Он рос везде, словно плесень, даже там, где и ей не выжить. Поразительное растение, паразитирует вопреки самой жизни. Неприхотливость – вызывающая восхищение.
Отмеряя четыре шага от одной стены до другой, такой же узник, как и паразит, живущий по соседству, не высокий человек с задумчивыми глазами цвета голубого горизонта, которого ему больше не суждено увидеть, пытался примериться с участью.
Ничего не подозревающая местная крыса, проникшая уже не в свою обитель, усевшись посередине тускло освещенного каземата, с любопытством уставилась на неподвижный силуэт. Тот застыл у стены, отторгающей плоть холодом старинной каменной кладки. Обернулся, окинув нежданную гостью брезгливым взглядом.
Их разделяли два шага, которые он преодолел до того, как серая, очнулась от очарования его глаз. Угольно-стальная шерстка встала дыбом, видимо увеличив тощее тельце. Чешуйчатый хвост цвета речного перламутра, робко дернулся и обмяк, последний писк приглушила рука. Мучитель наблюдал, как маленькое тельце покидает жизнь. Гримаса удовольствия исказила с виду миловидное лицо. Предсмертные удары сердца гнали теплую кровь, удаляя, жажду узника, выжав все до последней кали, он отбросил тельце в угол, где накопилась приличная кучка других таких-же любопытных серых бедолаг, нечаянно забредших не туда.
