Когда Эндрю вбежал в первый отдел по делам межрасовых коммуникаций, он едва не разлил на себя кофе от того, как сильно ему не терпелось выложить Хён Соку на стол ту новость, что только что застала его на пороге.
– Хён, ты же помнишь, что на завтра намечается День траура из-за событий на Нью? – мужчина отдал ему эспрессо и с грохотом упал в своё кресло, в один глоток осушая половину своего остывшего латте.
– Офицер Арно, будь добр, прекрати обращаться ко мне на «ты». – Нарочито медленно проговорил подполковник Квон, не отнимая глаз от стопки бумаг. – Как ты мог заметить, обстоятельства не дают мне забыть о Ньюэре.
– Ладно, Хён, не души меня лишний раз. Пока никто не слышит, я могу обращаться к тебе так, как захочу. – Запрокинув голову, Эндрю прикончил кофе и, отставив бумажный стакан в сторону, повыше закатал рукава. Офицер Арно никогда не носил пиджаков, всегда пах вишней, а галстук надевал только по праздникам. Лишь ему одному было дозволено нарушение дресс-кода ПОПДМК. – Там, на улице, все стены облепили плакатами с серьёзными надписями. Вот неужто они не понимают, что если по такому поводу дать нам выходной, то только его люди и заметят? Таким, как мы, должны с ходу объяснять, что печаль других не причина для собственной радости. Все наши беды они прировняли к очередному поводу выпить.
– С каких это пор ты нам моралистом заделался? – всё так же погружённый в работу, Хён Сок продолжал наводить порядок в документах. Он никогда не придавал особого значения тем словам Эндрю, что не относились к работе отдела, и вечно упускал из виду одну явную его черту – Эндрю Арно просто не мог оставаться в стороне от чужих бед.
– Там ведь такое дело! Как в таком обществе можно растить детей и заводить семьи? В нём нет ни понимания чести, ни постоянства, ни безопасности. Кто знает, что с ним случится тогда, когда оно само столкнётся с проблемой? Конечно, легко всем сейчас думать о том, что случилось на Ньюэре. Когда беда коснётся и нас, никто не будет к ней готовить народ и давать ему время подумать. – Эндрю скрестил на груди руки и огорчённо опустил голову. – Он всего этого попросту не переживёт, потому что ни на своих, ни на чужих ошибках люди и фолки Вайнкулы учиться не собираются.
– Сомневаюсь, что у тебя когда-нибудь будут дети. – Сказал Хён Сок лишь затем, чтобы хоть что-то ответить. Разговоры Эндрю всегда его отвлекали.
– Хён, да ты же меня совсем не слышишь. Четыре года прошло с того инцидента на Нью, а они так и не устранили последствия. Единственное, к чему их председатель приложил руку, дак это к тому, чтобы поддержать новую секту и дать ей нелепую кличку официальной религии. Никто не занимается интеграцией общества в новый мир.
– От тех, кто молится рекам, сложно ожидать чего-то другого.
– От того, кто сидит во главе первого на Вайнкуле отдела, занимающегося вопросами межрасовых коммуникаций, обычно рассчитываешь услышать нечто более толерантное и терпимое.
– Ты не учёл того, что мне твои упрёки совершенно безразличны. – Подполковник Квон вдруг замер, задержав перед лицом одно из заявлений. – В нашем кафетерии нет окон. Ты что, снова бегал в соседнее здание к той официантке за бесплатным латте?
– Ну вот, с тобой ничем нельзя поделиться, ты во всём видишь один негатив. – Эндрю закатил глаза, разворачиваясь к работе, что уже давно ждала его за плоским экраном компьютера прямо между вкладками чатов и карточной игры, которую он открывал в свои редкие перерывы. Хён Сок почти не видел, как Эндрю работал, но почему-то лишь эту игру всё время и замечал.
Когда Ньюэра рухнула, Квон Хён Сок никак не отреагировал на сообщение, что передавали по всем табло и приборам, которые только могли его выставить. На Вине давно привыкли слышать подобные вести о Нью, что с самого начала оказалась поражённой шестой казнью египетской. Из всех обиталищ людей она стала куда значительней всех остальных полна неприятностей.
Четыре года назад, когда на Ви впервые поступил доклад о чрезвычайной ситуации на Ньюэре, никто и не удивился тому, что именно она пала жертвой очередного бедствия, которое, словно мотылёк светом, увлеклось ею. После того, как вокруг местной столицы люди воздвигли стены, природа простила их. Подобно Матрёне блаженной, она миловала чужие проступки, даровала культуру и веру, чистое поле и лес, что непокорённым простором оставался лежать на одинокой планете, ожидающей своих новых детей. Благая да гордая Нью оказалась до странного схожа с милым сердцу да покинутым домом – Землёй. А Земля так и оставалась прекрасна, правда, людей на ней стало заметно меньше. Ведь как для хлеба нужно облагородить почву и высадить рожь, так и для доказательства своего права на всякое сущее необходимо покорить старую жизнь и сместить её с трона. Ньюэра стала второй планетой, на которой человек постановил свои порядки. И за это он поплатился.
Первым ответом стал новый вид проказы, ожидавший человечество там, где оно не хотело идти на уступки, но стало вынуждено о них задуматься. Ему пришлось. Природа заставила. И, когда Беннеты прикоснулись к формуле сыворотки, что могла удержать болезнь, люди не смогли с ней не смириться. «Налог на жизнь» – так говорил каждый живущий, обречённый на нескончаемое повторение долгого цикла, да для одной лишь цели – дать своим детям возможность прожить ещё хотя бы год в том лживом мире, что продолжал укрываться от кары. Человек не излечил вирус, он его подавил, да потому должен был отречься от нового мира и запереть на замок все пути на выход. Никто не мог покинуть Ньюэру, и ни душа не желала её навещать. Лишь Луна, мнимый, рукотворный спутник, возвысившийся над орбитой Нью, стала местом для встреч. Ведь кому-то планета должна была продавать срубленные с неё леса. Одним взмахом топора Ньюэру в миг обезглавили.
